Немного солнца в холодной воде - Саган Франсуаза - Страница 16

– Ну как, все хорошо? Видел Фермона?

– Да, – ответил он, – видел, все в порядке.

Жилю не хотелось вдаваться в подробности, рассказывать об истории с Гарнье. Не хотелось говорить об этом ни с кем, кроме Натали. Возможно, любовь иной раз можно определить как желание делиться всем только с одним человеком.

– Портвейна у тебя нет? – пробормотал он. И сразу же осекся: он ведет себя как гость.

– Портвейна? Но ты же терпеть его не можешь...

– Я выпил уже три рюмки, мешать не хочется, а мне... – сказал он, откашлявшись, – мне нужно выпить.

Ну вот. Начало положено. Она спросит: «Почему?» – а он ответит: «Потому что я должен с тобой поговорить». Но она ни о чем не догадывалась.

– О, я понимаю! – воскликнула она. – Бедненький, ты так устал. Подожди, я сбегаю вниз, в магазин, и сейчас же вернусь.

– Да не нужно! – воскликнул он в отчаянии, но за ней уже захлопнулась дверь.

Он подошел к окну и увидел, как она пересекает улицу своей танцующей походкой манекенщицы, как входит в магазин. Словно затравленный, он огляделся: на низком столике лежали его любимые сигареты и аккуратно сложенная вечерняя газета, в вазе стояли свежие цветы. Не заглядывая в спальню, Жиль уже знал, что его белая рубашка и легкий серый костюм разложены на кровати. И даже медведь, этот ужасный плюшевый медведь, о котором он ни слова ей не сказал, исчез куда-то. Должно быть, Элоиза принимала его молчание за деликатность, тогда как объяснялось оно лишь полным безразличием. А он вчера, не думая ни о чем, овладел ею и вообще вел себя по-хамски. Жиль был самому себе противен. И обо всем этом он тоже расскажет Натали, ничего от нее не утаит. Он заранее гордился своей откровенностью и самоуничижением, не задумываясь над тем, какую роль в его исповеди будет играть желание смягчить свою вину и придать в глазах Натали больше ценности разрыву с Элоизой.

В задумчивости Жиль выпил рюмку портвейна и решил объясниться с Элоизой после окончания телевизионного журнала. Но потом ей ужасно захотелось посмотреть очередную серию телефильма, который она, так же как и его сестра Одилия, с увлечением смотрела уже целый месяц. Итак, он неожиданно получил еще пятьдесят минут отсрочки, но это лишь усилило его смятение. Ему хотелось увести Элоизу куда-нибудь, например в клуб, и там среди людской толчеи, под грохот джаза все ей объяснить: так было бы легче. Но уж слишком банально.

– Ты голоден? – спросила она, выключая телевизор.

– Нет. Элоиза... мне надо тебе сказать... я... я встретил другую женщину там, в деревне, и я... я...

Он путался в словах. Элоиза, побледнев, смотрела на него застывшим взглядом.

– Она очень помогла мне, – поспешно добавил он. – Право же, только благодаря ей я пришел в себя. Прости меня... И за вчерашнюю ночь прости. Мне не следовало...

Элоиза медленно, не произнеся ни слова, опустилась в кресло.

– Я опять туда поеду. А ты, конечно, можешь жить здесь сколько захочешь... Ты же знаешь, мы с тобой всегда останемся друзьями...

«До чего глупо и нескладно, – думал Жиль. – Самый настоящий мещанский и жестокий разрыв. Но мне больше нечего ей сказать». Его охватило какое-то оцепенение.

– Ты ее любишь? – спросила Элоиза.

Она, казалось, не верила его словам.

– Да. По крайней мере думаю, что люблю. И она меня любит, – поспешно добавил он.

– Тогда почему же... почему вчера?..

Она даже не смотрела на него. Она не плакала, а пристально смотрела на экран телевизора, будто там демонстрировался некий фильм, видимый только ей.

– Я... наверное, я хотел тебя, – пробормотал Жиль. – Прости, мне следовало сразу все сказать.

– Да, – проговорила она. – Следовало.

Она замолчала. Молчание становилось невыносимым. Лучше бы уж она закричала, засыпала его вопросами, сделала бы что-нибудь ужасное – ему тогда стало бы легче, ему! Весь в испарине, он провел рукой по волосам. Но Элоиза по-прежнему молчала. Жиль встал, прошелся по комнате.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

Она подняла голову. Она плакала, и Жиль инстинктивно потянулся к ней, но она отстранилась, закрыв лицо руками.

– Уйди, – произнесла она, – прошу тебя, Жиль, сейчас же уйди... завтра я уеду. Нет, уйди, прошу тебя.

С бешено бьющимся сердцем он сбежал по лестнице, выскочил на улицу. Задыхаясь, прислонился к дереву, обхватил его руками. Ему было смертельно тоскливо и стыдно.

– Я рад, что назначили именно вас, – сказал Гарнье.

Они сидели в баре отеля «Королевский мост»; бар помещался в подвале, и электрическое освещение здесь и днем и ночью было одинаковое. Жиль ночевал в отеле, он был плохо выбрит, в несвежей рубашке и еще не оправился от мучивших его кошмаров. Как ни странно, но Гарнье, высокий и сильный, седой, с мягким взглядом серых глаз, казалось, чувствовал себя куда спокойнее, чем Жиль.

– Это... это место по праву принадлежит вам, – сказал Жиль. – И я не хочу его у вас отнимать.

– Вы тут ни при чем. Фермона не устраивает мой моральный облик – в этом все дело.

Гарнье рассмеялся, и Жиль покраснел.

– Видите ли, – мягко продолжал Гарнье, – все это не так уж серьезно. «Потеряно все, кроме чести...» Я ведь мог бы с успехом все отрицать. У них не было доказательств. Но, спасая свою репутацию, я потерял бы честь. Забавно, не правда ли?

– Что вы собираетесь делать? – спросил Жиль.

– Через полгода мальчика выпустят из колонии. Он уже будет совершеннолетним. И сам решит – видеться ему со мной или нет.

Жиль с восхищением посмотрел на Гарнье.

– Но если он не захочет, – сказал он, – вы потеряете все, ничего не получив взамен...

– Я никогда не жалел о том, что отдавал добровольно, – спокойно ответил Гарнье. – Дорого обходится лишь то, что крадешь, запомните это, мой милый... – И он рассмеялся. – Наверное, вам странно слышать высоконравственные рассуждения от такого порочного создания, как я. Но поверьте, в тот день, когда вы устыдитесь того, что любите, вы погибли... Погибли для самого себя. А теперь поговорим о работе.

Гарнье дал Жилю немало полезных советов, но тот почти его не слушал, он думал о том, что обокрал Элоизу; думал о том, что никогда не будет стыдиться Натали; думал о том, что будет любить ее с такою же нежностью и так же искренне, как Гарнье любил этого мальчика. Он все это ей скажет, непременно расскажет ей о Гарнье, ему ужасно хотелось ее увидеть. Через полчаса он будет в редакции, постарается побыстрее уладить денежные дела, пообедает с Жаном, поручит его заботам Элоизу, уложит чемодан и еще поспеет на пятичасовой поезд. А сейчас прямо из отеля позвонит в Лимож.

Голос Натали звучал ласково, весело, и он вдруг почувствовал себя по-настоящему счастливым.

– Я просто в отчаянии после вчерашнего разговора, – сразу же сказала она. – Но мне и правда было очень страшно, это нервы.

– Я понимаю, – сказал он. – Натали, а что ты скажешь, если я приеду сегодня вечером?

Наступила тишина.

– Сегодня вечером? – переспросила она. – Нет, Жиль, это слишком хорошо. А ты можешь?

– Да. Мне осточертел Париж. И мне не хватает тебя, – прибавил он, понизив голос. – Я поеду поездом. Встретишь меня во Вьерзоне?

– Боже мой! – растерянно произнесла она. – Мы ведь ужинаем у Кудерков! Что же теперь делать?

Неподдельное отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, успокоило Жиля, и он очень бодро сказал:

– Доеду до Лиможа и возьму такси, а увидимся мы завтра. Можешь пообедать со мной? Завтра нет заседания Красного Креста?

– Ох, Жиль... – сказала она. – Жиль, подумать только: я увижу тебя завтра... Какое счастье... Я ужасно соскучилась.

– Завтра в двенадцать ты заедешь за мной к сестре. Хорошо? Можешь ее предупредить?

Он вдруг почувствовал себя непривычно собранным, мужественным, решительным. Он выбирался из того неизбывного хаоса, который назывался Парижем. Он снова жил.

– Я сейчас же отправлюсь к ней, – ответила Натали. – А завтра в полдень заеду за тобой. У тебя все хорошо?