Любите ли вы Брамса? - Саган Франсуаза - Страница 16

– Я тебя люблю, – сказал Симон и повесил трубку.

Выйдя из будки, она машинально достала гребенку и пригладила волосы перед зеркалом, висевшим в гардеробной. На нее глядело лицо женщины, которая только что услышала обращенные к ней слова: «Люблю тебя».

Роже потягивал коктейль, и Поль удивилась, зная, что обычно до вечера он не пьет спиртного.

– Что-нибудь не ладится?

– Нет, почему же… Ах, коктейль… Нет, я просто сегодня устал.

– Как давно я тебя не видела, – произнесла она и, так как он слушал ее со снисходительно-рассеянным видом, еле сдержала слезы. А ведь будет и такой день, когда они скажут друг другу: «Два месяца мы с тобой не виделись или уже три?» И мирно будут подсчитывать, сколько времени прошло с их последней встречи… Роже с его нелепыми жестами, с усталым и все-таки ребяческим выражением лица вопреки его силе, даже, пожалуй, жестокости. Она отвернулась. На нем был тот старый серый пиджак, который, когда еще был новым, не раз висел на спинке стула у нее в спальне, в начале их близости. Тогда он очень гордился своим пиджаком. Только временами, довольно редко, Роже начинал заботиться о внешнем лоске, да, впрочем, он был чересчур грузен, чтобы выглядеть по-настоящему элегантно.

– Две недели, – спокойно произнесла она. – Ну а ты себя хорошо чувствуешь?

– Да. В общем-то ничего.

Он замолчал. Конечно, он ждал, что она спросит: «Ну как твои дела?» – но она не спросила. Нужно сначала сказать ему о Симоне, а потом он может сказать о себе, не раскаиваясь в последствиях своей неуместной откровенности.

– Ты хоть развлекалась немножко? – спросил он.

Она ответила не сразу. Стучало в висках; сердце, казалось, вот-вот остановится. Она услышала свои слова:

– Да, я виделась с Симоном. Часто…

– А-а, – протянул Роже. – С этим красавцем? И он по-прежнему от тебя без ума?

Она медленно кивнула и снова не посмела поднять глаз.

– Это тебя по-прежнему развлекает? – спросил Роже.

Она вскинула голову, но тут же он отвел глаза и с преувеличенным вниманием занялся грейпфрутом. Ей подумалось, что он все понял.

– Да, – сказала она.

– Значит, тебя это развлекает? Или, возможно, больше, чем просто развлекает?

Теперь они глядели друг другу в глаза. Роже положил ложечку на тарелку. С какой-то отчаянной нежностью она вдруг увидела две глубокие складки, идущие от крыльев носа к губам, застывшее лицо и его голубые глаза в темных кругах.

– Да, больше, – сказала она.

Роже нащупал ложечку и взял ее. Она подумала, что никогда он не умел расправляться с грейпфрутом как полагалось. Время, казалось, не движется или, напротив, проносится вихрем, свистя в ушах.

– Боюсь, что мне нечего больше сказать, – произнес он.

И по этим словам она поняла, что он несчастлив. Будь он счастлив, он вернул бы ее себе. А так его словно побили камнями, и она сама бросила в него последний камень. Она прошептала:

– Ты и так все сказал.

– Ты сама говоришь в прошедшем времени.

– Это чтобы пощадить тебя, Роже. Если бы я сказала, что все еще зависит от тебя, что бы ты мне ответил?

Он ничего не ответил. Он внимательно разглядывал узор на скатерти.

Она продолжала:

– Ты бы мне ответил, что дорожишь своей свободой, что очень боишься ее потерять… и поэтому не можешь сделать усилие, чтобы вернуть меня.

– Я же тебе говорю, что сам ничего не знаю, – резко возразил Роже. – Конечно, мне противно думать, что… По крайней мере он хоть способный мальчик?

– Дело не в этих его способностях, – сказала она. – Он любит меня.

Она заметила, что напряженное лицо Роже немного просветлело, и почувствовала к нему мгновенную ненависть. Вот он и успокоился: просто мимолетная вспышка, только и всего. А настоящим любовником, ее мужчиной, остается он, Роже.

– Хотя, конечно, я не стану утверждать, что он в известном отношении оставляет меня равнодушной.

«Впервые в жизни, – растерянно подумала она, – я сознательно причиняю ему боль».

– Признаться, я не думал, когда шел с тобой завтракать, что мне придется выслушивать рассказы о твоих утехах с этим молодым человеком.

– Ты, очевидно, думал сообщить мне о своих утехах с молоденькой девицей, – отрезала Поль.

– Это все же было бы более естественно, – процедил он сквозь зубы.

Поль вздрогнула. Она взяла со стола сумочку, поднялась.

– Очевидно, ты сейчас напомнишь мне о моих годах?

– Поль…

Он тоже поднялся, проводил взором исчезнувшую в дверях Поль; слезы застилали ему глаза. Он догнал ее, когда она садилась в машину. Она тщетно пыталась завести мотор. Он просунул руку в окошко машины и включил зажигание, про которое она совсем забыла. Рука Роже… Она обернула к нему свое сразу осунувшееся лицо.

– Поль… Ты же сама знаешь… Я вел себя как хам. Прости меня. Ты же знаешь, что я вовсе так не думаю.

– Знаю, – ответила она. – Я тоже вела себя не так уж блестяще. Лучше нам не видеться некоторое время.

Он стоял не двигаясь, растерянно глядя на нее. Она чуть улыбнулась:

– До свидания, милый.

Он нагнулся к окну машины:

– Я не могу без тебя, Поль.

Она рывком тронула с места, чтобы Роже не заметил слез, туманивших ей взор. Машинально она включила «дворники» и сама горько рассмеялась этому нелепому жесту. Было половина второго. Ей вполне хватит времени вернуться домой, успокоиться, подкраситься. Она надеялась, что Симон уже ушел, и боялась этого. Они столкнулись в подъезде.

– Поль, что с вами такое?

Он так испугался, что заговорил с ней, как прежде, на «вы». «Он заметил, что я плакала, он меня, должно быть, жалеет», – подумала она, и слезы хлынули с новой силой. Она ничего не ответила на вопрос Симона. В лифте он обнял ее, осушил поцелуями ее слезы, умолял не плакать больше и поклялся в весьма неопределенных выражениях «убить этого типа», что вызвало на губах Поль невольную улыбку.

– Должно быть, у меня просто страшный вид, – произнесла она, ей показалось, что она тысячи раз читала эту фразу в книгах и сотни раз слышала ее с экрана.

Позже она села на кушетку рядом с Симоном и взяла его руку.

– Не спрашивай ни о чем, – попросила она.

– Сегодня – нет. Но когда-нибудь спрошу обо всем. И очень скоро. Я не допущу, чтобы ты из-за кого-то плакала. А главное, не допущу, чтобы он сюда приходил, – гневно прокричал он. – А из-за меня, из-за меня ты, наверное, никогда не будешь плакать?

Поль подняла на него глаза: поистине все мужчины – свирепые животные.

– А тебе бы так этого хотелось?

– Я предпочел бы лучше сам мучиться, – сказал Симон и уткнулся лицом ей в плечо.

Вернувшись вечером домой, Поль сразу заметила, что он выпил три четверти бутылки виски и даже не выходил из дому. С чувством собственного достоинства он важным тоном заявил ей, что у него свои личные неприятности, пытался произнести речь о трудностях бытия и заснул одетым, пока она снимала с него туфли, не то растроганная, не то напуганная.

Роже стоял у окна и смотрел, как занимается рассвет. Происходило это на ферме-гостинице, из тех, что нередко встречаются в Иль-де-Франс, где пейзаж странным образом соответствует тому представлению о деревне, которое создают себе люди, уставшие от городской жизни. Мирные пригорки, плодоносные нивы, а там, по обеим сторонам шоссе, уходят вдаль рекламные щиты. Но теперь, в этот всегда особенный предрассветный час, перед глазами Роже действительно была настоящая деревня его далекого детства, и она обдала Роже тяжелым зябким запахом дождя. Он обернулся и буркнул: «Чудесная погодка для уик-энда», но про себя подумал: «А в самом деле чудесно! Люблю туман. Вот если бы побыть одному». Пригревшаяся в теплой постели Мэзи зашевелилась.

– Закрой окно, – попросила она. – Холодно.

Она натянула одеяло до носа. Вопреки блаженной истоме во всем теле, к ее горлу уже подступало предчувствие тошнотворного дня в этих незнакомых местах в обществе молчаливого и занятого своими мыслями Роже. А тут еще эти поля, одни поля… Она еле удержалась, чтобы не застонать.