В современной Испании выходит немало книг о Лопе де Вега. В них можно найти много интересных новых фактических данных и любопытных частных наблюдений. Но в большинстве случаев обобщающая оценка идейных позиций и художественного метода Лопе де Вега в этих трудах глубоко ошибочна; правильно оценить вклад великого испанского драматурга в историю мировой культуры можно лишь с позиций передовой общественной мысли, а в Испании Франко прогрессивные ученые обречены на молчание.
В России первые упоминания о Лопе относятся к XVIII веку, а в 1785 году появился и первый перевод его пьесы «Крестьянин в своем углу» под названием «Сельский мудрец». Но широкий интерес к испанскому театру Золотого века в нашей стране возник лишь в XIX столетии. Уже Пушкин признавал за Кальдероном и Лопе де Вега «достоинства большой народности». Вслед за тем и Белинский подчеркнул, что «испанская драма малоизвестна, хотя и гордится не одним славным драматическим именем, каковы Лопе де Вега и Кальдерон»[11].
Со второй половины прошлого столетия Лопе де Вега уже приобретает широкую известность у русского читателя, а произведения его вскоре попадают на русскую сцену.
Одним из наиболее замечательных проявлений интереса радикально настроенной русской интеллигенции к творчеству писателя-гуманиста Испании была постановка «Фуэнте Овехуна» (под названием «Овечий Ключ») в Малом театре в 1876 году с М. Ермоловой в роли Лауренсьи. Эта постановка, по свидетельству современников, многими была расценена как откровенное выступление против русской реакции, и недаром царское правительство сняло пьесу с репертуара после первого же представления. Не менее революционно прозвучала десять лет спустя в том же театре с М. Ермоловой, А. Ленским, А. Южиным в главных ролях «Звезда Севильи».
Значение этих постановок не только в том, что они прозвучали как прямое выступление против реакционной политики русского самодержавия, но и в том, что замечательные русские актеры и в этих спектаклях и в постановках «Собаки на сене» в Малом театре (1891) и на сцене Александринского театра (в 1893 г., при участии М. Савиной, В. Мичуриной и В. Давыдова) и «Сетей Фенисы» (с участием В. Давыдова, К. Варламова и других) сумели раскрыть идейный замысел пьес Лопе, подчеркнуть их гуманистическую сущность и народность. Этой традиции остались верны и другие лучшие исполнители пьес великого испанского драматурга на русской сцене.
Великий Октябрь открыл неограниченные возможности для широкой популяризации драматургии Лопе де Вега. Уже в первый проспект «Памятников всемирной литературы» по инициативе М. Горького и А. Луначарского были включены его пьесы. В последующие десятилетия наши издательства не раз публиковали новые издания пьес испанского драматурга в превосходных переводах М. Лозинского, Т. Щепкиной-Куперник и других. Широкий размах, который приняла переводческая деятельность советских писателей, позволила подготовить ныне предлагаемое читателю шеститомное издание избранных пьес Лопе де Вега, выпуском которого знаменуется славный юбилей испанского драматурга — четырехсотлетие со дня его рождения.
За годы Советской власти пьесы Лопе де Вега прочно вошли в репертуар наших театров. Уже в годы гражданской войны были осуществлены первые постановки «Фуэнте Овехуны» и других драматических произведений Лопе. С тех пор шедевры испанского драматурга не сходят с советской сцены, и многие спектакли, например «Собака на сене» в Театре Революции (ныне Московский государственный театр имени Вл. Маяковского) и Ленинградском театре комедии, «Валенсианская вдова» в том же театре и Московском театре им. Ленинского комсомола, «Учитель танцев» в постановке Центрального театра Советской Армии, вошли в золотой фонд советского театрального искусства. Всего в советское время театры осуществили постановки свыше тридцати пьес испанского драматурга, при этом не только на русском языке, но и на языках многих других народов СССР.
Опираясь на труды советских исследователей — А. Луначарского, одним из первых давшего марксистскую оценку творчества Лопе де Вега, испанистов К. Державина, С. Игнатова, Ф. Кельина, Б. Кржевского, В. Узина и других, — советские театры всесторонне раскрывают черты гуманизма и народности, которые столь ярко обнаруживаются в творчестве гения испанского народа — Лопе де Вега. Именно эти черты делают произведения Лопе де Вега вечно живыми.
Перевод О. РУМЕРА.
Вы поручили мне, о цвет Испании
(Уж близок день, когда собранья ваши
И ваша академия затмят
Не только италийские, которым
Дал тоже греческое имя Туллий[12],
Но и Афины, что собрать сумели
Так много мудрости в своем Ликее
Платоновском[13]), — мне поручили вы
Подробно изложить, что нам пригодно,
Чтоб пьесу написать на вкус народный.
Задача эта кажется не трудной,
И не трудна она была б любому
Из вас, хотя комедий не писавших,
Но знающих, как надо их писать.
А я себя на всю страну ославил
Тем, что комедии писал без правил.
Не то, чтоб этих правил я не знал.
Нет, слава богу, школьником еще[14],
И десять раз увидеть не успевшим
Бег солнца от Овна до Рыб, немало
Я книг об этом изучал, бывало.
Но я заметил, что у вас не так
Теперь комедии писать привыкли,
Как первые творцы им быть везде
В подлунном нашем мире положили,
А так, как варварские руки после
Их исказили на потребу черни,
Того достигнув, что отныне каждый,
Кто пишет с соблюдением законов,
На голод обречен и на бесславье.
Известно, что народ — привычки раб,
Что голос разума пред нею слаб.
Я несколько комедий, это правда,
По правилам искусства написал;
Но стоит мне на сцене вновь увидеть
Те чудища, чья показная роскошь[15]
К себе и чернь и женщин привлекает,
Восторженный у них встречая отклик,—
И я к своим привычкам обращаюсь:
На шесть ключей законы запираю,
Бросаю прочь Теренция и Плавта[16],
Чтоб не слыхать укоров их (ведь часто
Из книг немых несется голос правды),
И так пишу, как сочинять в обычай
Ввели искатели рукоплесканий.
Народ им платит[17]; стоит ли стараться
Рабом законов строгих оставаться?
Комедия, достойная названья,
Имеет целью, как и все искусства,
Поступкам человека подражать,
Правдиво рисовать в ней нравы века.
При этом подражанье состоит
Из трех частей: из речи, из стиха
И из гармонии иль, иначе, музыки.
С трагедией роднит ее все это;
Различье между ними все же в том,
Что действуют в комедии плебеи,
В трагедии же — знатные особы.
В грехах признаться нам пора давно бы!
Звались комедьи «актами»[18] затем,
Что жизнь простых людей изображали.
В Испании отменным образцом
В сей области был Лопе де Руэда[19].
До нас дошли написанные прозой
Комедии, в которых он выводит
Ремесленников, а однажды даже
Влюбленную дочь кузнеца[20]. С тех пор
Комедьям старым имя интермедий
Присвоено; они блюдут законы,
Притом из области народной жизни:
В них королей мы никогда не видим;
Уделом низкого искусства стало
Презрение; уступка лишь невежде —
Король в комедье; был он чужд ей прежде.
В своей поэтике нам сообщает
(Лишь мимоходом, правда) Аристотель,
Что спорили Афины и Мегара
О первом сочинителе комедий;
Афиняне стояли за Магнета,
Мегарцы ж выдвигали Эпихарма[21].
Донат начало зрелищ всех возводит[22]
К обрядам жертвенным и называет
Отцом трагедьи Фесписа (в чем, кстати,
Он следует Горацию[23]), а первым
Творцом комедии — Аристофана.
Гомер свою составил Одиссею
По образцу комедий, Илиада ж —
Трагедии прекраснейшей пример[24].
И я Иерусалим свой[25] эпопеей —
Трагической при этом — окрестил.
Комедией зовутся точно так же
Поэмы Данте Алигьери Ад,
Чистилище и Рай; поэмы эти
Так называет и пролог Манетти[26].
Все знают, что комедия умолкла,
Нажив себе врагов своею злостью.
Еще короче жизнь была сатиры,
Ее преемницы, безмерно кровожадной,
И наступил комедьи новой век.
Сперва в комедии лишь хоры были,
Потом ввели и действующих лиц.
Менандр и вслед за ним Теренций, хоры
Считая скучными, их упразднили.
Теренций был особенно искусен
И никогда комических границ
Не преступал, в чем был, по мненью многих,
Повинен Плавт. Теренций, без сомненья,
Был выше Плавта в этом отношеньи.
Трагедию история питает,
Комедию же вымысел[27]. Ее
Недаром босоногой называли
Затем, что выступали без подмостков
Актеры в ней, а также без котурнов.
Комедий было много разных: мим,
Тогата, ателлана, паллиата.
Античность жанрами была богата.
С аттическим изяществом Афины
В комедиях пороки бичевали
И за стихи, а также за игру
Высокими наградами платили.
Для Туллия комедия афинян
Была «зерцалом нравов и живым
Отображеньем правды», — похвала,
Которая навек дает ей право
Делить с историей венец и славу.
Но вы спросить готовы, для чего
Я ссылками на старые труды
Вниманье ваше долго утомляю.
Поверьте: было мне необходимо
Вам кое-что из этого напомнить,
Раз изложить вы поручили мне,
Что нужно для комедии у нас,
Где правил уж давно не соблюдают;
Дать руководство, чуждое всему,
Что нам диктуют разум и античность,
Поможет мне мой многолетний опыт,
Не знанье правил. Правила народ
У нас не чтит, — скорей, наоборот.
О правилах, о мудрые мужи,
Вы можете прочесть у Робортелло[28],
Ученого удинца, как в трактате
Об Аристотеле, так и повсюду,
Где о комедии он говорит.
Он выше многих нынешних стоит[29].
Коль мненье знать хотите тех, кто ныне
Владеет сценою, тогда как чернь
Комедии чудовищные любит,
Я выскажусь — и попрошу прощенья,
Что соглашаюсь с тем, кто приказать
Имеет право мне. Позолотить
Народные хочу я заблужденья
И указать комедии пути.
Раз ненавистны всем законы ныне,
Меж крайностей пойдем посередине.
Наметить надо фабулу, пускай
И с королями (да простят законы!),
Хотя я знаю, что Филипп, мудрейший
Король Испании, был недоволен,
Когда на сцене видел короля;
То ль осуждал он нарушенье правил,
То ль полагал, что королевский сан
Унижен близостью простых мещан.
Античную комедию припомним.
Плавт не боялся выводить богов:
В Амфитрионе действует Юпитер.
Одобрить это, видит бог, мне трудно.
Еще Плутарх по поводу Менандра[30]
Бранил комедию былых времен.
Но мы в Испании так удалились
От строгого искусства, что сейчас
Ученые должны молчать у нас.
Смешение трагичного с забавным —
Теренция с Сенекою — во многом,
Что говорить, подобно Минотавру[31].
Но смесь возвышенного и смешного
Толпу своим разнообразьем тешит.
Ведь и природа тем для нас прекрасна,
Что крайности являет ежечасно.
По действию единою должна
Быть фабула; нельзя ей распадаться
На множество отдельных происшествий
Иль прерываться чем-нибудь таким,
Что замысел первичный нарушает.
Она должна такою быть, чтоб часть
Была в ней неразрывно с целым слита.
Нет нужды соблюдать границы суток,
Хоть Аристотель их блюсти велит.
Но мы уже нарушили законы,
Перемешав трагическую речь
С комической и повседневной речью.
В кратчайший срок пусть действие проходит,
А если автор нам дает событье,
Что длилось много лет, иль отправляет
Кого-нибудь из действующих лиц
В далекий путь, — пускай он это время
Меж актами заставит протекать.
От знатоков предвижу я упрек,
Но может не ходить в театр знаток.
Сколь многие сейчас перекреститься
Готовы, видя, что проходят годы
Там, где законный срок — лишь день один,
К тому ж еще искусственный. Но если
Считаться с тем, что зрителю-испанцу
За два часа все нужно показать
От Бытия до Страшного суда[32],
То надобно оставить опасенья.
Ведь наша цель — доставить наслажденье.
Удобнее первоначально в прозе
Дать фабулу, в три акта уложив
И, по возможности, следя за тем,
Чтоб не вмещали в акте больше суток.
Впервые Вируэс[33], поэт отличный,
Комедии в трех актах стал писать,
А до него комедии ходили,
Как дети малые, на четвереньках:
Еще младенческим был возраст их.
И я четырехактные писал
Комедии[34] с одиннадцати лет
Вплоть до двенадцати, причем обычно
Акт каждый был величиною в лист.
В те времена три кратких интермедьи
Комедия имела, а теперь
Одна в ней интермедия и танец.
В комедии балет всегда уместен;
Так Аристотель думает (а также
Платон, и Атеней[35], и Ксенофонт).
Он только те движенья осуждает,
Которые, как в пляске Каллипида[36],
Чрезмерной выразительностью дышат.
Пускай интрига с самого начала
Завяжется и разовьется в пьесе,
От акта к акту двигаясь к развязке.
Развязку же не нужно допускать
До наступления последней сцены.
Ведь публика, конец предвидя пьесы,
Бежит к дверям и обращает спину
К тому, чего так долго ожидала:
Что знаешь наперед, волнует мало.
Пустой пусть редко остается сцена;
У зрителя лишь чувство нетерпенья
Такие перерывы вызывают
И фабулу растягивают очень.
Кто мог избегнуть этого порока,
Тот огражден от лишнего упрека.
Язык в комедии простым быть должен.
Уместна ли изысканная речь,
Когда на сцене двое или трое
Беседуют в домашней обстановке?
Но если кто из действующих лиц
Советует, корит иль убеждает,
Приподнята пусть будет речь его,
Действительности этим подражая;
Ведь в жизни мы особые слова
Всегда находим, если убеждаем,
Доказываем иль совет даем.
Тут образец нам — ритор Аристид[37].
Он требует, чтоб был язык комедий
Чист, ясен, легок и не отличался
От языка обычного нисколько.
Ведь только на публичных выступленьях
Красивую услышать можно речь,
С особым сказанную выраженьем.
Цитаты из писанья[38] неуместны,
И не нужны нарядные слова.
Смешны в простом житейском разговоре
Различные панхои и метавры,
Гиппокрифы, семоны и кентавры[39].
Речь короля должна быть королевским
Достоинством полна; речь старика
Пусть рассудительность таит и скромность;
Любовники пусть чувствами своими
У слушателей трогают сердца.
Актер, произносящий монолог,
Преображаться должен и внушать
Сочувствие всем зрителям в театре.
Пусть сам себе он задает вопросы
И отвечает сам себе; в стенаньях
Он должен уши женские щадить.
Пусть дамы дамами на сцене будут,
Их переодевания должны быть
Всегда оправданны; мужской костюм
На женщине успех большой имеет.
Необходимо избегать всего
Невероятного. Предмет искусства —
Правдоподобное. Слуга не должен,
Как часто видим в иностранных пьесах,
Слова высокопарные бросать.
Нехорошо, когда противоречит
Себе одно из действующих лиц,
Забыв свои слова: так, у Софокла
Эдип недопустимо забывает[40],
Что Лая он убил собственноручно.
Все сцены заключать иль изреченьем
Каким-нибудь, иль остротой полезно,
Чтоб сцену покидающий актер
Не оставлял в нас чувства недовольства.
Акт первый предназначен для завязки,
Второй же для различных осложнений,
Чтоб до средины третьего никто
Из зрителей финала не предвидел.
Поддерживать полезно любопытство
Намеками на то, что быть финал
Совсем иным, чем ожидали, может.
Размер стихов искусно приспособлен
Быть должен к содержанию всегда.
Для жалоб децимы весьма пригодны[41],
Надежду лучше выразит сонет,
Повествованье требует романсов[42],
Особенно ж идут ему октавы[43];
Уместны для высоких тем терцины[44],
Для нежных и любовных — редондильи[45].
Способствует немало украшенью
Введенье риторических фигур:
Анадиплосы или повторенья[46]
И точные созвучия начал,—
Того, что называем анафорой[47].
Полезны восклицанья, обращенья
И возгласы иронии, сомненья.
С успехом можно применять обман
Посредством правды — мастерской прием[48],
Что у Мигеля Санчеса во всех
Комедиях так ярко выступает.
Двусмысленность и мрак иносказанья
Всегда бывают по сердцу толпе;
Ей кажется, что лишь она одна
Проникла в мысли скрытые актера.
Тем превосходней нет, чем темы чести;
Они волнуют всех без исключенья.
За ними темы доблести идут,—
Ведь доблестью любуются повсюду.
Мы видим, что актер, игравший труса,
Всегда не мил толпе, что в лавке трудно
Ему бывает что-нибудь купить,
И многие с ним встречи избегают;
А если благородна речь его,
То все ему готовы руку жать,
Ему в глаза глядеть, рукоплескать.
Не превышает четырех листов
Пусть каждый акт. Их дюжина — предел
Терпенью слушателя в наше время.
Пусть посвященная сатире часть
Не будет наглой; часто, как известно,
За откровенность в древности закон
Не пропускал комедию на сцену.
Без яда нападай! Рукоплесканий
Тот не дождется, кто привержен к брани.
Вот правила для тех, кто об искусстве
Античном помышленья не имеет.
В подробности нет времени вдаваться;
Скажу о том два слова, что Витрувий[49]
Назвал тремя частями аппарата.
То область постановщика. Валерий
Максим[50], Кринит[51], Гораций и другие
О занавесах пишут, о домах,
О хижинах, деревьях и дворцах.
Мы о костюмах можем у Поллукса,
Коль в этом есть нужда, прочесть[52]. У нас
Обычай варварский укоренился:
Штаны на римском гражданине видеть,
У турка христианский воротник
Испанский зритель уж давно привык.
Я сам, однако, больше всех других
Повинен в варварстве, уча писать
Наперекор законам и считаясь
С толпою лишь, за что меня французы
И итальянцы назовут невеждой[53].
Что делать? Я доселе написал
Четыреста и восемьдесят три
Комедии (с той, что на днях закончил),
И все, за исключением шести,
Грешили тяжко против строгих правил,
И все же я от них не отрекаюсь;
Будь все они написаны иначе,
Успеха меньше бы они имели.
Порой особенно бывает любо
То, что законы нарушает грубо.
Зеркалом жизни назвать почему мы комедию можем?
Что она юноше дать в силах и что старику?
Что в ней, помимо острот, цветов красноречья и разных
Нас поражающих слов, можно и должно искать?
Как посредине забав настигает беда человека,
С легкою шуткой как переплетается мысль,
Сколько предательской лжи мы нередко у слуг наблюдаем,
Сколько лукавства таит женщина в сердце подчас,
Как смехотворен и глуп и несчастлив бывает влюбленный,
Как соблюдают черед в жизни прилив и отлив,—
Про это все, о правилах забыв,
Внимай в комедии: тебе она
Покажет все, чем наша жизнь полна.
