Сокровище магов - Евлогиев Иван - Страница 8

— Дедушка, дедуся мой! — с воплем припала она к старику. — Успокойся, он ушёл, я сама видела. От злости он выл, как волк. Из руки его текла кровь…

Мальчики переглянулись и облегчённо вздохнули. Хромоногий, значит, не убит, но понес заслуженное на­казание. Его хорошо проучили.

— Светлана, опомнись, помоги мне, деточка. Если он ушёл, значит, стал вором… Ему это нетрудно…  Но он расхитит…

— Луга цветут, всё в цвету, — перебила его ста­руха. — Вот! — И она ткнула ему в лицо пучок цветов, рассыпала их по его груди, по всей кровати. — Они приносят здоровье… Слышишь, как пахнут…

Старец что-то невнятно пролепетал. Глаза его на­полнились слезами, лицо вытянулось. Его длинные ху­дые пальцы коснулись цветов. Подбородок его задро­жал, и грудь начала быстро вздыматься.

— Жизнь уходит, милая Светлана. Цветы распу­скаются и благоухают, но только для тех, кто может на них радоваться. — Он стал задыхаться, но всё же продолжал глубоким, нежным, тёплым отцовским го­лосом: — И в будущем году они будут цвести, и через сотню лет, а мы, дорогая моя, превратимся в прах, из наших сердец вырастут цветы… Круг жизни бесконе­чен… — Он привлёк к себе её голову и погладил её волосы. — Приподними тюфяк, посмотри, на месте ли кошель?

Светлана как будто его не слышала. Она уставилась взглядом на ноги обоих мальчиков. Глаза её замигали, она как бы старалась что-то вспомнить, потом подняла голову, окинула их с ног до головы расширенными удивлёнными глазами и любезно сказала:

— Бог вам воздаст за ваше добро! — Что-то свер­кнуло в её глазах. — Это вы перебили из ружья его грязную руку, да? — воскликнула она.

Старец вздрогнул. Он приподнялся на постели и стал прислушиваться, подняв глаза к потолку.

— С кем это ты говоришь, Светлана?

— С мальчиками! — весело ответила она.

— Ма-а-альчиками? — Радан сделал усилие, при­сел на кровати, пригладил бороду, волосы, брови. Под­бородок его дрожал, слёзы катились по впалым щекам.

— Ма-а-альчики! — чуть не разрыдался он с ожи­вившимся лицом и протянул к ним обе руки. — Ма-а-альчики…

— Да, да, мальчики, мальчики, — повторяла об­радованная старуха.

— Будьте гостями в моём доме. Добро пожало­вать, — выговорил старик с особой внутренней силой и достоинством, но тут же закашлялся, побледнел и с трудом перевёл дух.

— Привет! — поспешил сказать Павлик.

— Привет, дедушка! — добавил Сашок.

— Охо-хо-хо, — хотел воскликнуть старец, но сно­ва зашёлся кашлем, покраснел от натуги, и голова его устало опустилась на подушку. Расстроенный своим бессилием, он робко и грустно попросил: — Дайте мне ваши руки и сожмите, сожмите, соколы. Хочу померяться с вами силами.

Сухими, костистыми руками он взял руки Павлика и Белобрысика, попробовал сжать их, но только еле пошевелил пальцами.

— Кончено! Со мною кончено! Светлана, Светла­на… ох, в груди у меня… Приготовь вещи, дочень­ка… в дальний… этот злодей…

Старуха стала посреди комнаты. Её тощее, сухое тело выпрямилось, морщинистое лицо разгладилось, в голубых глазах засветилась какая-то непонятная ра­дость.

— Деды давно уже нас поджидают, — тихо про­молвила она.

Старец услышал её и недовольно нахмурил брови.

— Меня дожидаются, а ты-то… что…

Он отвернулся к стене и долго шевелил губами.

— Вот уже полвека, как я жду этого часа, — обра­тился он потом к своим гостям. — Чувствую, что те­перь он наступил.

Скорбно закрылись его залитые слезами глаза. Глубокие борозды прорезали высокий белый лоб и кровь забилась сильнее в распухших голубых венах. Грудь начала быстро подниматься и полуоткрытый рот с усилием и хрипом стал жадно глотать душный воздух.

Неслышно ступая на кончики ног, Павлик раскрыл окно и вернулся на своё место у постели умирающего. В комнату ворвался внешний шум, далёкое блеяние овец, песни птиц и лёгкое веяние горного ветерка.

— Надо ему помочь, он умирает! — в страхе про­шептал Сашок.

Павлик остановил его рукою.

Теперь оба они, стоя на страже у старой деревян­ной кровати, могли рассмотреть убранство комнаты. Как ни странно, оно так захватывало своим своеобра­зием и красотой, что мальчики, начав разглядывать, уже не могли отвести глаз от окружающей их обстанов­ки. Она была особенно удивительна в такой глуши. Украшением служила прекрасного стиля медная утварь, которую уже нигде, кроме как в этой области найти нельзя. Известно, что именно здесь вырабатывались са­мые красивые на Балканском полуострове медные со­суды. Родопская школа этого редкого и трудного реме­сла отчасти обязана своим успехом тому, что в этом краю встречаются залежи медной руды. Опытный глаз сразу мог заметить, что старый дом стоял как раз на медной горе. С Чёрной скалы и началась добыча меди в этих местах. Около таких скал возникали маленькие мастерские, в которых шла выплавка меди.

В комнате умирающего медные сосуды были рас­ставлены по тянувшимся вдоль стен полкам, стояли в открытых резных шкафчиках, на полу в двух углах, и все они были как бы созданы точно для занимаемого ими места и служили украшением, а не для хозяй­ственного употребления. Сосуды были покрыты слоем пыли и красивый металл мутно блестел, как угасающий взор старика, но, так же как и он, имел свою особую прелесть. Тут были узорные медные котелки, низкие и широкие белые ведёрца для ношения воды, а также высокие и стройные пастушьи ведёрки, служащие для хранения мамалыги. Тут стояли и низкие медные сто­лики, на них были красивые рисунки, выбитые плоски­ми молоточками, протравленные кислотой или наколо­тые шилом. В Родопском краю такие медные столики заменяли традиционную «софру» — низкий круглый деревянный столик, встречающийся по всей Болгарии. Были здесь и красиво разукрашенные медные большие подносы. Разрисованные медные миски с крышками и несколько кувшинчиков и кружек для воды дополняли эту богатую коллекцию и художественную сокровищницу забытого теперь художественного ремесла.

Старец задвигался в постели.

— Слушайте, соколы, — сказал он, — откройте ящик с медной посудой! Подайте мне шкатулку с укра­шениями!

Белобрысик кинулся к ящику и быстро вынул из него большую медную шкатулку.

— Эта, дедушка? — спросил он, став на колени перед кроватью.

Радан медленно ощупал шкатулку. Он едва мог согнуть пальцы, чтобы взять её в руки. Слёзы навер­нулись на его глаза.

— Эта самая… эта самая! Помогите мне! По­ставьте её около меня! Эх, время, времечко! Как ты бы­стро летишь! Сколько уже сомкнулось глаз! Брен­ность… человеческая!..

Он, по-видимому, забылся, гладя дрожащими паль­цами свою шкатулку. Быть может, перед его взором проносились воспоминания, то дорогое каждому серд­цу, что мы обозначаем безличным именем — прошед­шее! Быть может, в этот миг перед ним раскрывалась книга минувших дней, в которой одна только челове­ческая память умеет читать и видеть, и он увлёкся её чтением. Если бы кто-нибудь мог видеть то, что в этот момент видел он, то перенёсся бы в мрачные дни пол­ного превратностей прошлого рокового столетия и по­знакомился бы с нерадостной судьбой простого челове­ка. Когда старик очнулся, он утёр влажный лоб, про­вёл рукой по волосам и с усилием сказал:

— Высыпьте всё, что там в шкатулке.

Белобрысик только этого и ждал. Он взял шкатулку из дрожащих рук старика, открыл крышку и опрокинул. По постели рассыпались десятки медных пластинок. На каждой из них было что-то написано.

— Что это? — спросил он.

— Подарок. Вам, дорогие мои соколы. На память о нашей встрече. Это песни, народные песни минувших веков. Не расспрашивайте, возьмите их. Найдётся кто-нибудь, кто объяснит вам, какая это ценность для на­шего народа, для всего мира… только позовите… громко позовите… священную Веду… Веду Словену… Веда Словена живет!..

Голос его охрип от напряжения. Ему хотелось крик­нуть громко, на весь мир, но он надрывно закашлялся и весь покраснел от удушливого кашля.

— Вы молоды… не знаете. Полвека назад вышла книга, нашумевшая во всем славянском мире. Учёные говорили, что народ, создавший такие песни — са­мый поэтический народ. Но позже, когда захотели эти песни прочитать и услышать, оказалось, что нельзя най­ти ни одной из них и нет больше ни одного народного поэта-песенника…