Сокровище магов - Евлогиев Иван - Страница 15

— И всё-таки я его найду! Я его найду!

Хотя за окном светило радостное июльское солнце и лес шумел весело и бодро, он нервно опустил штору. Ему казалось, что заливавший комнату свет мешает работать. Он сел за письменный стол. Лёгкий ветерок парусом надувал занавеску, трепал его волосы.

На столе перед ним была развёрнута большая спе­циальная карта. На ней он набросал красные, жёлтые и синие кружки и линии, отдельные участки, пункты бурения, полученные результаты, открытые рудные жи­лы. Он стал рассматривать карту, по привычке разго­варивая сам с собою вслух:

— Аномалии не случайность. Что-то должно нахо­диться в пластах под этими голыми скалами! Но что это? Чем объяснить эти непонятные отклонения?

Профессор заворочался в кресле, утёр платком пот­ный лоб.

— Почему не даёт показаний рудоскоп? Почему проваливаются в кусты буры? Куда они там деваются в этих ямах, в этом беспросветном подземном царстве? И как в него заглянуть? Может быть, удовольствоваться результатами работы на периферии разведываемой об­ласти и направить туда металлургов? Нет, это привело бы к ещё большей путанице! Неужели под верхним слоем нет скальной породы? А может быть, это какой-то гигантский катаклизм… и мы висим над бездной?.. Но ведь рудная жила — реальность. Она теряется, но всё же существует.

Профессор встал из-за стола, подошёл к окну и поднял штору. Перед его глазами снова открылась вся область разведки, утопающая в зелени. Стройные ели покрывали горные склоны, колыхалась сочная трава лугов, порхали бабочки, пели жаворонки, верещали кузнечики. Профессор провёл ладонью по разгорячён­ной голове и глубоко вздохнул.

«Молчишь, молчишь, старая Родопа! Ничего не хочешь раскрыть перед нами. А по тебе прошли миллио­ны поколений, над тобой пронеслись миллионы событий, произошли миллионы изменений. Твои вершины отра­жались в водах Тетиса, называемого теперь Средизем­ным морем, чтобы потом погрузиться в них в конце эоцена. Тебя заливала риолитная вулканическая лава. Миоцен потрясал твою каменную грудь — чередова­лись катаклизмы, разрушения, провалы, восход! Ты многолика, Родопа, а потому ты такая молчаливая. Но ты должна заговорить и… конечно, заговоришь!..

Заложив руки за спину, он снова вернулся к столу. Из-под насупленных бровей обвёл взглядом окружаю­щую его обстановку, как бы отыскивая притаившуюся беду, чтобы взглянуть ей прямо в лицо. Потом он сбро­сил пиджак на спинку кресла, вышел на лестничку, взял стоявший там на ступеньке деревянный ящик с рудо­скопом, сунул в карман блокнот и быстро вышел на­ружу…

Сжав губы, как бы негодуя на весь мир, он напра­вился к острым скалистым вершинам Орлиного Гнезда. Он шёл, опустив голову, и что-то бормоча себе под нос.

— Ни один геолог не усомнится в правильности показаний прибора Штекарта. Допустим, что моему рудоскопу не хотят верить. Ведь мы, болгары, такие — мы своему ещё не верим. Но маятнику? Что же, и ему верить нельзя? Ведь колебания-то налицо! Они-то не случайны. Так проверьте! Если нужно, в землю зарой­тесь, но проверьте!.. Именно в землю… Они, видите ли, не желают копаться в старых выработках. А чего же они хотят? «Открывать» только то, на что сама зем­ля им указывает? Ну, да там простым глазом видно, что есть руда. Сама жила показывает. Вот здесь, здесь надо выяснить, почему…

Выбрав подходящее место, профессор начал распо­лагаться со своими приборами. Он вырыл неглубокую ямку, установил в ней рудоскоп и лёг рядом с ним на землю. Затем он вытянул графическую трубку и забыл обо всём окружающем. Приступив к работе, он ожи­вился и весь преобразился.

— Так, та-а-ак, диагонали подрагивают… Очень хорошо… Эх, снова отскочили, чёрт его подери! Нет, нет, нельзя допустить, чтобы… Совершенно непонят­но… Какая-то фантасмагория!..

Он быстро собрал свои принадлежности и приборы с таким видом, словно хотел сказать каждому, кто бы сейчас его увидел: «Не всё ли мне равно, что ты об этом думаешь?». Затем он быстро пошёл к осыпям.

Его торчащая вперёд острая бородка придавала его лицу выражение крайнего упорства.

— И всё-таки я его найду! Оно здесь, здесь!

Не переставая бормотать, он снова расставил свои приборы.

— Ведь это же невозможно, чтобы диагонали под­сказывали: «Ищи, старина, это здесь», а горизонтали говорили противное: «Вот, не желаю тебе подчиняться. И ничего без нас у тебя не выйдет!»

Задыхающийся, усталый, близкий к полному отчая­нию, он лёг на горячий песок рядом со своим аппара­том и уставился в магический глазок рудоскопа. Торо­пливым жестом он потянул чёрную ленту, на которую прибор наносил графическое изображение. Красная ли­ния на ленте металась как сумасшедшая, делая зигзаги то вправо, то влево. Внимательно следя за каждым дви­жением иглы на чёрной ленте, профессор, поднимая целый столб пыли, тащил свой аппарат дальше. Про­должая свои наблюдения, он громко кричал: «Здесь, здесь!.. дрожит… неповторимо… чудесно!..»

— Манол! Эй, Манол! Ты ли это? Что ты тут ко­паешься в пыли, как воробей перед дождём? — раздал­ся вдруг тонкий старческий голос. На осыпь вышла из кустарников худая фигура в расстёгнутой форменной синей тужурке, какие носят школьные и университет­ские служители, так называемые «дядьки».

Профессор Мартинов ничего не ответил, но скоро из-за пыльной завесы раздался его раздражённый крик: «Несовершенство, брак!» — как будто он кому-то выра­жал свой решительный протест.

Не обращая ни малейшего внимания на этот воз­глас, старый служитель опустился на песок, снял с го­ловы фуражку и закурил трубку. Затем, повернувшись в ту сторону, откуда раздавались выкрики, сквозь та­бачный дым сказал:

— Ну, и жарища! Так и припекает, так и припе­кает! А в лесу прохладно, хорошо. Птички щебечут, красота!.. — Вышел сюда из лесу, смотрю — над осы­пями пыль столбом и там, слышу, ты сам с собою о чём-то говоришь.

— Вздор! — крикнул профессор. — Говорю! Ни­чего я не говорю! Ты это с чего взял? Ах, чёрт возьми, опять прекратилось!

Профессор не любил, когда ему напоминали о его привычке рассуждать вслух. Старый дядька понял, что он рассердился и замолчал. Зная строптивый нрав учё­ного, он решил, что Манол, как он называл профессора, не станет с ним больше разговаривать и поднялся, что­бы идти. Никто лучше его не знал профессора Мартинова. Дружба их началась много лет назад, когда они вместе отбывали воинскую повинность. Потом Ма­нол отдался научной деятельности и стал профессором, а Стоян поступил служителем в университет. С тех пор, вот уже более сорока лет, они не разлучались и оба состарились в стенах университета.

— Но почему же она скачет, эта проклятая стрел­ка? — воскликнул растерявшийся профессор. — Ви­дишь, как скачет! — обратился он к Стояну. — Фото­снимок верен — два типичных галенитных графика, а она молчит… молчит, как заколдованная… Ну, ска­жи, Стоян, почему? — Учёный поднялся, беспомощно развёл руками и отпихнул ногою аппарат.

Дед Стоян опустился на прежнее место. Лоб его сморщился от напряжения. Он старался что-нибудь при­думать, чтобы помочь своему старому другу. Он пони­мал, что тому приходится трудно и что он нуждается в поддержке.

— Да, бывает так: застопорит и ни с места! — глу­боко вздохнул Стоян. — Как будто сделал всё, как надо, а дело не идёт и не идёт. Может быть, и день сегодня невезучий. Вот, к примеру, хотел я утром при­шить пуговицу. Ну, и натерпелся! Как ни ткну иглой, так и уколю себе палец. Будто правильно целюсь, а как ткну — прямо в палец. Попросил Элку. Девочка сразу пришила. А вот я не мог. Так-то оно…

— Какое же может быть сравнение? — огрызнул­ся профессор. — У тебя это от старости. Что ж тут общего? Это дело… совсем иное… — нахмурил он брови, весь в пыли, растрёпанный, сердитый.

Дед Стоян усмехнулся.

— Так-то оно так.

По его широкой, лукавой усмешке было заметно, что именно он имел в виду.

— Значит и ты, как молодые, считаешь, что я уже из ума выжил, а? Нет! Это не так! — закричал про­фессор. — Вы все увидите! — И он снова бросился к своему аппарату.