Эпидемия - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 23

Доктор снял халат и взял другой, висевший в специальном шкафу. В отличие от обычного, в нем не было карманов; рукава и воротник наглухо застегивались.

Островский надел на голову шапочку и закрыл лицо маской; затем настала очередь перчаток.

Он походил по тамбуру еще несколько минут, давая УФ-излучению время, необходимое для стерилизации помещения.

Наконец он решил, что пора, и открыл дверь в палату.

Услышав шум, больной поднял голову. Из наружных уголков глаз скатились две розовые слезы. Островский замер на пороге, потрясенный этим зрелищем. В голове замелькали названия страшных заболеваний; каждое из них было опасно и означало смерть.

Он приблизился к постели. От мужчины упругими, почти осязаемыми волнами исходил удушливый жар.

— Ремизов? Алексей? — Островский взял историю болезни, лежавшую на прикроватной тумбочке. Сквозь маску голос звучал приглушенно. — Как вы себя чувствуете?

Пациент закашлялся. На простыню полетели алые прожилки. «ГЛПС», — предположил врач. Пока, внешне, все очень напоминало геморрагическую лихорадку с почечным синдромом.

Мужчина с трудом разлепил тяжелые набрякшие веки. Его глаза будто плавали в густом розовом киселе.

— Кто вы? — спросил черноволосый.

— Я — доктор, — ласково ответил Островский. По его глубокому убеждению, одно это слово способно помочь. — Меня зовут Владимир Николаевич. Как вы себя чувствуете?

Он взял руку больного и ущипнул кожу на предплечье. Складка, появившаяся от щипка, долго не расправлялась.

— Вам нужно больше пить. Вы теряете много жидкости.

Мужчина молчал, и Островский подумал, что он находится в полузабытье, едва осознает, где он и что с ним происходит.

— Мне конец, — прохрипел мужчина. — Я не хотел… Я думал, что прибор поможет…

Эти слова только укрепили Островского в его подозрениях.

«Он совсем плох. Надо проводить интенсивную терапию. В боксе — не самый лучший вариант, но…» Мужчина словно читал его мысли.

— Не надо никого звать, — сказал он. В горле раздалось звонкое бульканье, и мужчина перекатился набок, выплюнув изо рта порцию горячей дымящейся крови.

Островский решительно направился к выходу, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но мужчина внезапно сказал таким твердым голосом, что старик замер на месте.

— Не выходите отсюда! Нельзя!

— Что вы сказали?

Кривая ухмылка исказила лицо черноволосого.

— Я знаю, о чем вы думаете… ГЛПС? Ха… — он вытер губы тыльной стороной кисти. — Все гораздо хуже!

Некоторое время он молчал, пытаясь поудобнее устроиться на подушках. Затем вытянул руку, показывая на табурет рядом с кроватью.

— Присядьте… Владимир Николаевич.

«В конце концов, я в маске… Здесь ультрафиолет…» — решил Островский и после недолгого колебания сел на табурет. Но больше всего его поразило то, что пациент назвал диагноз, пришедший ему в голову минутой раньше.

— Вы — врач? — спросил Островский.

— Это не геморрагическая лихорадка.

— Тогда что?

Мужчина судорожно сглотнул («собственную кровь», — догадался Островский); от этого движения розовые слезы снова потекли по его щекам.

— Сапожник сам сделал для себя сапоги, — сказал он. — Ну, и что хорошего из этого получилось?

— Алексей… — Островский быстро глянул на обложку серой картонной папки. — Викторович. Вы уверены, что… адекватно оцениваете происходящее?

— Мозги еще не отлетели, — медленно выговорил Ремизов. — Хотя… Судя по всему, у меня начался геморрагический отек легких… Видите кровь?

Островский кивнул.

— Значит, и мозги потихоньку превращаются в малиновое желе… Удивительно, что я еще соображаю.

Доктор сделал движение, собираясь подняться.

— Не уходите, — с мольбой сказал мужчина. — Я умираю… — он закрыл глаза. Повисла пауза.

Островский понимал, что все это выглядит по меньшей мере странно: он сидит у постели умирающего и даже не пытается ему помочь. Но еще более странным было то, что больной сам запрещал делать это.

— Я немного боюсь… — сказал мужчина. — Не оставляйте меня одного.

Островский всем своим грузным телом подался вперед и пожал мужчине руку.

— Ну что вы, голубчик, ей-богу! Все будет хорошо. Я сейчас…

Черноволосый резко открыл глаза и поймал Островского за запястье.

— Вы не уйдете. Если уж вошли, теперь этого делать нельзя. Послушайте меня внимательно, у нас очень мало времени.

Он стал рассказывать, и чем дальше он рассказывал, тем больше старик недоумевал и сам не знал, верить ли тому, что он слышит.

Вернувшись с результатами анализов, Алена заглянула через стеклянные двери и была поражена увиденной картиной: Островский сидел рядом с больным и очень внимательно его слушал.

Он не делал никаких записей в истории, только кивал, соглашаясь с чем-то.

Алена нажала кнопку переговорного устройства.

— Владимир Николаевич!

Островский вздрогнул и обернулся. Он подскочил к микрофону, установленному в боксе:

— Оставь бланки на столике в тамбуре и сейчас же выходи! Не вздумай заходить сюда!

— Как скажете, — с удивлением сказала Алена и сделала, как велел заведующий.

Островский дождался, когда она снова оказалась в коридоре, затем быстро вышел, схватил бланки анализов и вернулся в бокс.

— Ну, и что там? — спросил мужчина. Черные волосы намокли от пота и облепили его бледное лицо. — Вы все еще хотите найти увеличение количества эритроцитов и незначительный лейкоцитоз?

— Признаться, да. Но здесь — все наоборот. Лейкопения, эозинопения и нейтропения. Все как при гриппе.

— Да это и есть грипп, — усмехнулся умирающий. — А-Эр-Си-66, собственной персоной. Неужели вы до сих пор мне не верите?

— Увы, приходится верить. И что я теперь должен делать? Вы многих успели заразить?

— Не думаю. Катаральные симптомы до сегодняшнего утра были выражены не очень четко… Я не так уж и много чихал…

— А сегодня… — начал Островский.

Мужчина перебил:

— Вы уже инфицированы. Но вирус пока в неактивной форме. Вы инфицированы, но еще не больны. И не заболеете, если…

Черноволосый закашлялся, извергая алую пенящуюся мокроту.