Шериф - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 92

Баженов бросил на него изучающий взгляд, но спорить не стал. Он щелкнул маленьким тумблером, и кабина озарилась неверным желтоватым светом. Пинт открыл ладонь и поднес ее к маленькому плафону на потолке.

Он почти ЗНАЛ, что увидит, поэтому не сильно удивился. В отличие от Шерифа, у которого от неожиданности на лбу выступил пот.

— Черт… Док! Как ловко у тебя это получается! Прямо фокусник в цирке! — сказал Баженов, хотя и понимал, что Пинт здесь ни при чем. Он не показывал фокусов, он просто ЧИТАЛ ЗНАКИ. В глубине души Шериф верил в это, но почему-то не решался признать в открытую.

— Это мне Лена передала, — сказал Пинт, и Шериф удовлетворенно кивнул, словно и не ожидал другого объяснения, в самом деле, не может же ЗНАК появиться из воздуха. Должен же он откуда-то взяться?

— Что там… написано?

— ОН купил веревку… — прочитал Пинт. — Веревку… — повторил он, размышляя вслух. — Ну и что? Я что-то не могу понять… Что за веревка?

Шериф усмехнулся:

— А ты не очень-то силен в чтении ЗНАКОВ, а, док? Здесь главное, что купил. А купить можно только в магазине. А магазин у нас один. Понимаешь?

Он погасил свет в салоне и выжал сцепление.

— Только я боюсь, — сказал он, трогаясь с места, — что мы уже опоздали.

— Четвертый, — тихо, будто про себя, промолвил Пинт. — Развязка близко.

Левенталь сидел на кровати, подтянув колени к животу. Зубы выбивали оглушительную дробь, с которой он никак не мог справиться.

Он плотно закрыл все шторы и включил везде свет, но его по-прежнему не покидало ощущение, что он в доме не один.

«Наверное, так сходят с ума», — решил Левенталь.

Он чего-то сильно боялся, но никак не мог понять чего. Этот страх был нематериален. Он витал повсюду, проникал во все щели и закоулки. Он пронизывал Левенталя острыми ледяными иглами.

Незадачливый Книжник попытался взять себя в руки и успокоиться. Он попробовал вспомнить, с чего все началось.

Он пришел домой, поставил на электрическую плитку сковородку и вывалил в нее из кастрюли холодные склизкие макароны. Помешал ложкой слипшуюся белую массу и накрыл крышкой. Таковы особенности холостяцкого быта: очень часто приходиться есть то, что имеет весьма неприглядный вид. Отвратительнее холодных слипшихся макарон был только вареный лук, но лука Левенталь умело избегал, поскольку не варил супов, а вот с макаронами дело обстояло сложнее — они составляли основу его рациона. Поэтому Левенталь всегда стремился как можно быстрее кинуть их на сковородку и накрыть крышкой: разогретые они уже не казались такими противными.

Он долго не мог найти консервный нож, открывал ящики стола и хлопал ими от досады, чесал в затылке и громко ругался, взывая к совести настырной железяки, но все впустую. Пришлось открывать банку обычным ножом. С непривычки Левенталь порезался, и ему, как всегда, стало дурно при виде крови.

Он долго лил на палец чистую воду, потом подошел к аптечке и, отчаянно труся, достал оттуда пузырек с йодом. Зажмурившись в ожидании боли, он приложил к порезу горлышко пузырька и резко перевернул его, а потом принялся усиленно дуть, изображая из себя паровоз, выпускающий пары. Левенталь дул так сильно, что у него закружилась голова, зато ранку почти не щипало.

Макароны за это время успели подгореть, и нижний слой пришлось отдирать от сковородки ножом. Наложив полную тарелку, Левенталь добавил сверху содержимое банки с килькой.

И здесь его ждало разочарование. Килька была мелкой и пахла нефтью. Он посмотрел на банку и прочитал: «Килька черноморская. Неразделанная».

Конечно, это было не то. Настоящая «красная рыба» — каспийская, обжаренная в масле и только потом уже политая томатным соусом. Он мысленно обругал сначала Рубинова — за то, что подсунул откровенную лажу, а потом уже себя — за излишнюю доверчивость и невнимательность.

Впрочем, выбора не было. Никто же не подходил к нему и не спрашивал: «Пожалуйста, Франц Иосифович, чего изволите? Есть седло барашка, есть котлетки из индейки в сметанном соусе, или, может быть, желаете обычный стейк? Вам какой, прожаренный или с кровью?» Левенталь проглотил слюну.

Макароны с килькой смотрелись не так аппетитно, как стейк с кровью, но…

Он взял вилку и решительно всадил ее в натюрморт, красовавшийся на тарелке. «За неимением королевы будем трахать горничную», — сказал бы острый на язык — и немного пошлый — Тамбовцев. Левенталь всю жизнь трахал горничную, втайне мечтая о королеве.

С ужином он покончил быстро. Затем выпил чашку чая, заварил вторую и поставил остывать.

Следуя раз и навсегда заведенному порядку, Левенталь тщательно вымыл руки, насухо вытер их полотенцем и открыл верхнее отделение книжного шкафа. Там лежал драгоценный сверток.

Тетрадь он заворачивал в кусок тонкой кожи, а потом — в несколько слоев байковой пеленки, предохраняя свое сокровище от пыли.

Он снял пеленку и положил сверток на стол, ожидая новых сюрпризов. Ему показалось, что сегодня он это делает немного торопливо, суетится и волнуется чуть больше обычного.

Левенталь заставил себя убрать руки от свертка и некоторое время постоять спокойно. Из этого ничего не получилось. Он давно уже понял, что одержим. Зависим, как наркоман от дозы наркотика.

С той разницей, поправил он себя, что наркотики рано или поздно убивают.

Он догадывался, что в тетради заключена некая таинственная и могущественная сила, но никогда не думал, что эта сила может быть опасной.

Левенталь унял дрожь в руках и развязал тесемку, охватывавшую сверток крест-накрест, как бандероль. Осторожно развернул кусок кожи. Показался черный переплет.

Левенталь бережно переложил тетрадь на стол. Он стоял, еле дыша, не решаясь открыть ее. Будто бы что-то внутри него говорило, что этого делать не следует. По крайней мере, сегодня.

Он медленно, словно хотел незаметно прихлопнуть муху, протянул руку к тетради. И тут же отдернул. Он даже — для верности — положил обе ладони себе на грудь. Тамбовцев обычно сопровождал этот жест такой прибауткой: «Ой ты, господи, прости! Стали титечки расти!»

Но Левенталю сейчас было не до смеха. Что-то внутри него всячески протестовало против того, чтобы открыть тетрадь, но тихий шорох, доносившийся из-за спины, складывался в еле различимые слова: «Давай! Открывай!»