Шериф - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 83

Он винил себя за другое. Он не мог забыть слова, которые сказал напоследок незнакомцу: «Веревка что надо. Останетесь довольны». Ночью того же дня, когда все взрослые жители Горной Долины собрались в спортивном зале школы, чтобы решить один, но очень важный вопрос, Рубинов не знал, куда девать глаза, ему казалось, что каждый смотрит на него, как на раздавленную кошку, смотрит и хочет спросить: «Веревка что надо? Как думаешь, ОН остался доволен?»

Вот почему уже десять лет Рубинов не держал на прилавке веревок. А если кто-то и приходил ее купить, то говорил об этом тихо, понизив голос. И тогда Рубинов шел в подсобку, доставал из дальнего темного угла злополучный моток, быстро заворачивал в оберточную бумагу и приносил покупателю. Он не мог видеть веревок, один их вид приводил его в ужас. Веревки стали его проклятием.

Он всегда знал, что это проклятие рано или поздно вернется к нему. Но чтобы оно явилось вот так, в образе нелепого омерзительного карлика, жующего сырые яйца…

В чертах лица Рубинов уловил заметное сходство с тем… первым. В памяти всплыла его фраза десятилетней давности: «Они приедут позже. Пока не знаю, когда, но— позже».

Тот, первый, выглядел как человек: молодой, высокий и красивый, стоило это признать, несмотря на… Несмотря на то, что он сделал. А этот, второй… Жалкий вонючий клоп с зелеными глазами, торопливо заглатывающий сырые яйца.

Тебе нужна веревка? Ладно, дерьмо, ты попал по адресу!

Внезапно Рубинов ощутил себя внутри своего обычного ночного кошмара. Правда, были некоторые отличия — почти все мелкие и незначительные, кроме одного. Очень существенного. Теперь все происходило наяву, и Рубинов чувствовал себя хозяином положения.

Этот сон не оборвется. По крайней мере до тех пор, пока я… Не оборву его.

Мысли быстро крутились в голове. Он все уже давно придумал в те долгие предрассветные часы, когда, с трудом вырвавшись из лап ужасного сна, ворочался на кровати, боясь снова уснуть.

Теперь у Рубинова был четкий план, и он должен был его реализовать. Эта уверенность подействовала лучше нитроглицерина.

Колючая боль за грудиной отпустила, стук в ушах прекратился. Он снова стал на шестьдесят килограмм моложе и на двадцать лет легче — тем деятельным, умным и непьющим мужиком, которого уважали и любили жители Горной Долины.

— Веревку, говоришь? Сейчас ты ее получишь!

Он медленно, стараясь не делать лишних движений, направился к прилавку. Там, в хозяйственной секции, стояли грабли, вилы, разнообразные лопаты: снеговые, штыковые и совковые. Но Рубинов шел не за ними.

Под прилавком лежала кирка. Одна-единственная. Лежала давно, потому что никому не была нужна. Здоровый железный полумесяц, насаженный на крепкую ручку. Рога полумесяца были обернуты промасленной бумагой, но это не спасало от ржавчины, бурые пятна покрывали инструмент, как засохшие капли крови. Привести кирку в товарный вид было делом двух минут: достаточно было взять наждачную бумагу и хорошенько почистить ржавчину. Но Рубинов не торопился это делать, он знал наверняка, что и тогда не сможет ее продать.

Сейчас кирка ему сильно пригодилась бы. Рубинов представил, как он подзывает зеленоглазого уродца к себе, тот мешкает, словно раздумывает, потом делает несколько неуверенных шагов по направлению к прилавку. «Иди, иди, вот она, самая лучшая для тебя веревка!» — машет рукой Рубинов. Зеленоглазый отбрасывает сомнения и идет быстрее. Тогда Рубинов наклоняется, хватает кирку обеими руками и с размаху всаживает острие в его круглый череп, который издает при этом звук, как лопнувший перезрелый арбуз. Кровь брызжет на пол, на прилавок, на полосатую пижаму Рубинова, но это не имеет значения: главное, она остается на кирке — бурыми пятнами ржавчины. Но на этот раз пятна заслужены. И он не будет смывать их водой или счищать наждачной бумагой, нет. Пусть останутся. Пусть останутся, как напоминание тому, первому, который является к нему в ночных кошмарах. Пусть он знает, что Рубинов смог разорвать эту цепь, освободился от мучившего его ужаса, сделал наконец то, что должен был сделать. Тогда Рубинов выкинет к чертовой матери эту полосатую пижаму приговоренного к смерти и наденет какую-нибудь веселую, в паровозиках или ушастых зайцах.

Эта мысль — про новую пижаму — показалась ему радостной и смешной одновременно. И в тот же самый момент он ощутил странное неприятное чувство. Словно какое-то крупное насекомое, вроде таракана, заползло в ухо и, настороженно шевеля усами, методично исследует его голову. Обшаривает извилину за извилиной, заглядывает во все лазейки и уголки. Еще немного, и он доберется до заветной дверцы, за которой лежит мысленный образ кирки с пятнами ржавчины на четырехгранном загнутом острие.

Рубинов засуетился и дважды хлопнул себя по правому уху, чтобы прогнать неприятное ощущение. Он не испытывал боли — ну, разве что самую малость, — но ощущение было именно неприятным, тошнотворным, словно кто-то выворачивал его мозги наизнанку.

Рубинов посмотрел на зеленоглазого. Тот стоял на месте, слегка покачиваясь, будто в трансе. Сейчас веки его были опущены, но глаза под ними двигались в сумасшедшем темпе, прыгали и метались, как шарик, скачущий по лункам рулеточного колеса.

Казалось, момент для нападения был подходящий, но Рубинов не мог сделать ни шага к зеленоглазому, он не мог сократить это расстояние. Между ними стояла невидимая, но очень прочная стена.

Уродец должен сам подойти ко мне! Неизвестно как, но Рубинов это понял. Его надо обмануть, отвлечь. Пусть подойдет ближе.

Теперь его мысли снова беспорядочно заметались. Таракан, ползущий в голове, удивленно остановился, несколько секунд он не мог понять, откуда взялся этот шум. Он ощупал длинными усами пространство вокруг себя, убедился, что ему ничего не грозит, и двинулся дальше.

Он почти приблизился к заветной дверце. Еще немного, и он ее откроет. Окажется внутри. И тогда…

Рубинов окинул взглядом магазин. Он изо всех сил старался выбросить мысль о кирке, забыть ее на время, удалить из заветной комнаты. Его взгляд остановился на полках с одеждой.