Шериф - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 42

«Мужем…» Ирина поморщилась. Она привыкла называть Ружецкого мужем, но это было только делом привычки. Привычка…

Пожалуй, она не смогла бы четко объяснить, что в Ружецком ей не нравилось. Хозяйственный, заботливый, нежный, внимательный к сыну… Но и только.

Валерий мог сходить в магазин, приготовить обед — ничуть не хуже, а то и лучше, чем она, — но ведь это не главные мужские достоинства. Точнее, это совсем не мужские достоинства. Это может быть бесплатным — и очень приятным — приложением ко всему прочему. Но только приложением.

Собственно говоря, у нее не было претензий к мужу. Какие могут быть претензии? «На жабу поступила жалоба: зачем не канарейка жаба?» Не может быть жаба канарейкой, хоть она тресни. Так же и Ружецкий: что бы он ни делал, он не мог стать тем мужчиной, которого она хотела. В Горной Долине вообще не было таких мужчин.

Баженов — ха! представляете, девочки, мой дурак одно время ревновал меня к Шерифу! — казался ей просто грубым мужланом. Да, конечно, у него есть ярко-выраженное мужское начало: характер, мощь, сила, упорство. И, как довесок (точнее, противовес) к этим очевидным достоинствам — тупость, отсутствие душевной тонкости, примитивность, толстый загривок, поросший густыми рыжими волосами, и, самое противное — этот вечный звериный запах, который от него постоянно исходит, словно он месяцами не моется.

Представляю, как пахнут его носки. Или — что он там носит? — портянки. Пусть такая дура, как Настасья, стирает его носки. Она уже небось не может отличить розу от дерьма, так привыкла к запаху мужниных носков.

Нет, достойных мужчин вокруг себя Ирина не видела. Мужчины, как биологический вид, перестали ее интересовать.

Хотя… конечно, это неправда. Однажды ей все-таки повезло. Наверное, каждой женщине хотя бы раз в жизни везет. А может, и не каждой. Нет, скорее всего, далеко не каждой.

Она мысленно перебрала своих подруг и убедилась, что ни одна их них не пережила того, что довелось изведать ей. Максимум что у них было — это пьяное траханье со своими мужьями на берегу речки Тихой, у костра, под звон расстроенной гитары. Они — мужья то есть — называли это: «Дать выхлоп!» И жены повторяли эту глупую фразу, вспоминая, кто как скакал, кто что делал, кто первым разделся, да кто когда упал и больше не поднялся — уснул. Между —собой жены называли это «оргиями». «Оргии!» Глупое слово, усвоенное из школьной программы по истории. Древний Рим. Плебеи, патриции, Клеопатра и все такое. Разве это — оргии? Каждая пыхтит со своим супружником в сторонке, метрах в двадцати от остальных, голая спина чувствует каждый камешек, каждую травинку, копчик бьется об холодную твердую землю, а он — мой зверь! мой ненасытный зверь! — никак не может кончить, потому что напился в рубли и если и напоминает кого-нибудь из представителей животного мира, так это жирную потную свинью. Вся эта гоп-компания «давала выхлоп» не реже трех раз за лето, но им ни разу не пришло в голову поменяться партнерами. А может, и пришло, но они вовремя поняли, что от этого ничего не изменится: все пьяные бабы одинаково красивы, все пьяные мужики одинаково бессильны. Пусть лучше запретный плод щекочет воображение, оставаясь висеть на ветке, по крайней мере, никто не будет разочарован, узнав, что он, оказывается, совсем невкусный, да к тому же и с тухлецой.

Оргии! Девочки, что вы в этом понимаете? Если бы я вам могла рассказать, вы бы умерли от зависти! Истекли бы слюнями и еще кое-чем! Но… рассказывать об этом нельзя. Никогда. И никому.

Глаза Ирины заволокло пеленой. Внизу живота появилось знакомое жжение: пока еще совсем слабое, как предвестник надвигающегося пожара. В такие моменты она чувствовала себя собачкой Павлова, перед которой зажгли лампочку: слюна отделяется, стекает через фистулу в пробирку, из дырки на брюхе льется желудочный сок, разъедая нежную кожу вокруг искусственного соустья, хвост закручен в бодрое колечко, горячий влажный нос жадно впитывает запахи, пытаясь определить: ну, на этот-то раз меня будут наконец кормить? Или опять обманут?

Но ее, в отличие от несчастных собачек, слабое жжение внизу живота никогда не обманывало. Не зря же он тогда сказал: «Ты всегда будешь помнить обо мне. Ты не сможешь меня забыть. Это мой подарок…» Подарок! Конечно, это не дар. Но очень дорогой подарок. Еще никто и никогда не получал такого подарка.

Небось ее дурачок муж — мой сладенький, все ручки в мозолях! — потакая уязвленному мужскому самолюбию, рассказывает спьяну дружкам о свечках, морковках и огурцах.

Ты бы очень удивился, дорогой, узнав, что мне не нужны ни свечки, ни морковки, ни огурцы. И даже твой вялый корешок меня ничуть не интересует. Оторви его и выбрось— никто и не заметит!

Ирина отложила журнал с рецептом яблочного штруделя, который она так никогда и не испечет. Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты.

Она встала. Так резко, что табуретка упала, но Ирина не обратила на это внимания. Сейчас ничто — никакой посторонний звук, шум, запах или даже яркий свет — не могло ее отвлечь. Чувствуя, как горячее пламя разливается все ниже и ниже, скользит по ногам и лижет колени, она поспешила к лестнице.

В дверях кухни ей пришлось остановиться и схватиться за притолоку. Первый оргазм — еще не такой сильный, но все же гораздо сильнее, чем те, что она когда-то испытывала с мужем — пробил ее тело подобно мощному электрическому разряду. Хорошо, что он был коротким, а то бы она упала на пол и заработала очередной синяк: у всякой монеты есть орел и есть решка.

Ирина закрыла глаза и прикусила губу. Постояла несколько секунд, переводя дыхание.

Ох, сегодня что-то сильнее, чем обычно! Если первый такой, какие же будут остальные?

Она заставила себя оторваться от дверного косяка и сделать несколько неверных шагов по направлению к лестнице.

Горячее, густое, как мазут, пламя, бушевавшее внутри нее, немного улеглось. Ирина схватилась за перила и принялась подниматься по ступенькам.

На площадке между первым и вторым этажом она остановилась, ожидая нового натиска, но пламя было великодушным, оно словно выжидало чего-то. Оно уже посигналило ей: мол, не тяни, подруга! Ты знаешь, что надо делать, — и затаилось до срока.