Шериф - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 120

— Оскар Карлович! — сказал он тихо, но твердо. — Лена — это сестра той девушки, которая привела вас сюда. Привела не случайно. Именно вас и именно сегодня. Вы… — он замялся, почесал бровь, — хороший человек. Но мне было бы горько думать, что Лиза… ошиблась в вас. Отдайте ружье, мы должны идти. Теперь нас — трое, а вы— один. Простая арифметика.

Пинт вдруг понял, как его излишняя осторожность выглядит со стороны. Как трусость.

Да, эта троица была безумной. Ну, с Лены спрос небольшой.

У нее всегда до рубля восемьдесят копеек не хватало.

Ружецкий — что-то услышал.

Внутренние голоса императивного характера — знакомый симптом, не правда ли? Описан во всех учебниках психиатрии.

Тамбовцев не мог оставить Лену одну.

Тоже идейка — из разряда навязчивых.

Но у каждого из них была причина, достаточно веская для того, чтобы рискнуть всем, что есть. А у него?

Четыре фотографии в кармашке бумажника — это причина или нет? То есть — это достаточно веская для него причина? Или, может, он утратил веру?

Пинту был необходим ЗНАК. Тогда все стало бы проще: он бы его послушал. Но ЗНАКА не было. Потому что иногда нам самим приходится делать свой выбор.

Пинт решился:

— Я иду с вами. Если и есть у нас шансы уцелеть, то только вместе. Боюсь, поодиночке эти шансы равны нулю.

Он так и не отдал ружье Тамбовцеву. Подкинул его в руке, будто взвешивая, хлопнул себя по карману, где лежала коробка с патронами, и пошел к лестнице.

«Черт возьми! — думал он про себя. — Конечно, это глупый… может быть, даже отчаянный поступок. Но это поступок. Разве не этого от меня ждут?»

Маленький отряд спустился на первый этаж. Пинт велел всем стоять молча и не двигаться, пока он не разведает обстановку.

Он выглянул из окна на улицу. Там было тихо и безлюдно.

Тогда Оскар осторожно открыл дверь и первым вышел в ночь.

Темнота стала потихоньку отступать. Небо на востоке просветлело. Звезды казались уже не такими яркими.

Из-за угла больницы донеслись сухие отрывистые выстрелы и рев мотора уазика. «Шериф! — мелькнуло в голове у Пинта. — Он пробивается к своим! И какого хрена я оставил его одного?»

Он прошел несколько шагов до угла. Под ногами хлюпало, будто он шел по грязи. И вонь… Повсюду стояла жуткая вонь. Но что-то изменилось. Что-то изменилось, в этом он был уверен. Что?

Пинт достал зажигалку и присел на корточки. Внезапно он сделал открытие, которое одновременно и очень удивило его, и очень обрадовало.

Крысы! Они лежали на земле почти разложившиеся. За те пять минут, что он провел в больнице, трупы грызунов потеряли свои очертания, расплылись и превратились в грязь. В зловонную грязь, местами покрытую черной слизью, которая кое-где еще слабо светилась. Но… Это свечение становилось все бледнее и бледнее с каждой минутой. Оно умирало. Теряло свою силу.

Пинт боялся ошибиться, но ему казалось, что крыс больше не будет. Опасность — по крайней мере, с этой стороны — миновала. Он замер, прислушиваясь. Но не услышал ни пронзительного визга, ни подозрительного шороха, не заметил в кустах зловещих красных огоньков. Все тихо и… спокойно.

Он усмехнулся про себя. Да уж, спокойнее некуда.

Из-за угла снова раздались выстрелы. За ними — тяжелый глухой удар. Пинт понял, что надо спешить.

Быстрыми шагами он вернулся к крыльцу и громко прошептал:

— Все готовы? Пошли. Валентин Николаевич, возьмите Лену за руку.

Это предупреждение было излишним: Тамбовцев и так уже крепко обхватил Лену и не отпускал от себя. Ружецкий стоял, уткнувшись взглядом в землю.

— Я — первый, за мной — Лена с Валентином Николаевичем. Валерий, вы — замыкающий. Понятно? — Незаметно для себя Пинт принял полномочия командующего.

Отряд выступил. В темноте слабо белело Ленине платье. Они покинули сектор света, лившегося из дверного проема больницы, и шагнули в ночь. Они шли на помощь.

Наполеон ведет своих пациентов на прогулку. Небольшую, но очень забавную. В маленькое местечко с красивым названием — Ватерлоо.

Пинт улыбнулся, радуясь, что вокруг темно и что он идет первым. Вряд ли его спутники смогли бы понять, почему он улыбается.

Анастасия Баженова с самого начала знала, что делать. Она не запаниковала, не задрожала и не закричала: «Мама!» Она вела себя так, словно два раза в неделю отбивалась от нашествия огромных крыс, и это давно уже стало для нее привычным делом.

Она отступила в комнату Васьки, закрыла дверь на шпингалет и стала быстро зажигать свечи, расставляя их повсюду: на комоде, на стуле, на полу. Всего восемь свечей. В их неверном дрожащем свете комната была видна вполне сносно. Теперь Анастасия могла стрелять прицельно, если…

Если эти твари сунутся сюда. Пусть только попробуют.

Она сдвинула предохранитель и, не сводя глаз с двери, попятилась к кровати, на которой спал Васька.

— Сынок! — громко позвала она и принялась тормошить его за плечо. — Просыпайся!

Васька недовольно что-то пробурчал. Ей показалось, что он сказал: «Петя». Или ей просто послышалось?

Разбираться было некогда. Да и какая разница, что Васька видел во сне? Действительность была куда страшнее.

— Вася, — повторила она твердо. — Вставай! Скорее!

За дверью послышалось шуршание.

Васька сел на кровати, спустил ноги на пол.

— Ма! Что случилось? — Голос у него был сонный, глаза закрыты.

— Ничего, ничего, — она старалась говорить спокойно, — просто побыстрее вставай и помоги мне передвинуть шкаф.

Васька наконец открыл глаза и увидел свечи, расставленные по всей комнате. Ух ты! Круто! Как в Новый год!

Мгновенная радость быстро прошла, как только он понял, что до Нового года еще далеко, на улице — ночь, и мать стоит с пистолетом в руке, держа на мушке дверь.

— Ма! — испугался Васька. — Ты чего? Она" поднесла палец к губам:

— Говори потише. Давай вместе передвинем твой шкаф. Быстрее, сынок.

Васька понял, что сейчас —не до расспросов, на них просто нет времени.

Он вскочил с кровати и подбежал к шкафу, в котором умещался весь его гардероб. Навалился на него всем телом и поднатужился. Даже в слабом свете свечей было видно, что мальчик покраснел от натуги, но шкаф не сдвинулся с места.