Радио Судьбы - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 38

И, наконец, очередное ЧП. Снова с Липатовым. «А ведь он даже не зарегистрирован... Поди объясни прокуратуре, почему в четвертой камере ИВС оказался Андрюха Липатов...»

Костюченко бросился к лестнице. Сегодня ему приходилось много бегать. Гораздо больше, чем хотелось бы.

Прыгая сразу через три ступеньки, он спустился в подвал. Подземная прохлада чуть-чуть освежила разгоряченное лицо. Он ощутил, как намокшая рубашка прилипла к спине и холодит тело.

Огромными прыжками он пронесся по коридору ИВС, оттолкнул от глазка Миколу.

– Пусти!

Он с силой вдавил лицо в железо двери, распластался вокруг глазка, словно собирался через него залезть в камеру. И первое, что он увидел... Ноги. Ноги, болтавшиеся в метре над полом.

– Открывай! – прошипел Костюченко.

Микола долго не мог попасть в замочную скважину. Костюченко хотел отобрать у него ключи, но вовремя сообразил, что вряд ли он справится лучше. Лучше подождать.

Наконец Миколе удалось вставить ключ и сделать два скрежещущих оборота. Костюченко распахнул дверь и влетел в камеру. В спешке он запнулся о порог, покачнулся и ухватился за первый попавшийся предмет, чтобы не упасть. Этим предметом оказались ноги висевшего Липатова.

Костюченко почувствовал, как обмякшее тело под его руками дрогнуло, подалось вниз. Ему даже показалось, что послышался негромкий хруст.

«Я сломал ему шею?» Впрочем, это ничего не меняло. Ли патов был уже мертв. Он залез на умывальник, перекинул ремень через трубу вентиляции, сделал на другом конце петлю и сунул в нее голову.

«Нет, наверное, он сначала сунул голову в петлю, а потом закрепил свободный конец за трубу – иначе длины ремня не хватило бы», – машинально подумал Костюченко.

Как бы то ни было, итог один – Липатов спрыгнул с умывальника и...

Эта картина – синеющее лицо, бьющееся в конвульсиях тело – настолько живо предстала перед мысленным взором дежурного, что ему стало не по себе. Он почувствовал, что его сейчас вырвет. Может вырвать.

Он повернулся и наклонился над умывальником. И застыл...

На серой шершавой стене отчетливо выделялись красные буквы. Надпись, сделанная чем-то красным (ах, ну да, у него же шла из носа кровь! Наверняка это просто кровь. Обычная человеческая кровь, и больше ничего. Обыкновенная кровь... ПРОСТО КРОВЬ...), притягивала взгляд, она словно гипнотизировала его. Не отпускала. Он перечитывал ее еще и еще раз и никак не мог понять. Никак не мог уяснить, что она должна означать. Кому она адресована? Зачем? Почему?

Ноги его подкосились, и он медленно осел на пол. Рука сама собой потянулась к нагрудному карману рубашки, в котором обычно лежали сигареты. Он сидел и промахивался мимо оторванного кармана, а тот, кто его оторвал, медленно покачивался рядом, и с его правого ботинка что-то капало. Костюченко все пытался достать из несуществующего больше кармана пачку «Тройки», курение которой грозило раковыми заболеваниями. Но раковые заболевания казались сейчас чем-то несущественным, даже нереальным. Надпись, алевшая на стене над пожелтевшей раковиной с отколотой по краям эмалью, была куда более реальной. Хотя и не совсем понятной.

Корявые разбегающиеся буквы складывались в слова: СДОХНИ, ТВАРЬ! От восклицательного знака тянулся густой неровный потек.

Костюченко посмотрел на Липатова. Ему показалось, что мертвец смотрит на него выпученными глазами и ухмыляется.

Костюченко вскочил на ноги, заорал и пулей вылетел из камеры. Он мчался по коридору и слышал тяжелые шаги, которые следовали за ним по пятам. «Это Андрюха! Спрыгнул и бежит за мной...» Картина, промелькнувшая в сознании, была чудовищной. Липатов бежал за ним, высунув посиневший, со следами зубов, язык, обрывок ремня болтался на искривленной шее, мокрая правая штанина прилипла к ноге... Он бежал и продолжал широко ухмыляться – так, что видны были окровавленные десны.

Костюченко в два прыжка преодолел лестничный пролет, развернулся на площадке, нащупывая на ходу кобуру... Шаги не отставали...

Он уже почти достал пистолет, когда услышал крик за спиной:

– Стой! Не стреляй!

Костюченко обернулся. За ним бежал Микола, громко топая высокими форменными ботинками.

На площадке первого этажа они застыли, переводя дыхание.

– Это... ты? – спросил Костюченко. Микола молча кивнул.

– А я... это... звонок... услышал... В дежурке... Микола снова кивнул. Похоже, это объяснение устроило их обоих.

Костюченко собрался. Шумно выдохнул:

– Пойду позвоню в прокуратуру.

Микола кивнул в третий раз. И пошел за ним следом. У Костюченко язык не повернулся приказать ему вернуться на пост, в ИВС.

Он слишком хорошо видел перед глазами ухмылку, застывшую на окровавленных губах мертвеца.

Одиннадцать часов двадцать три минуты. Москва. Митино.

Николай Михайлович Севастьянов стоял перед зеркалом в глубокой задумчивости. Со стороны могло показаться, что генерал любуется красивой сединой, присыпавшей аккуратно стриженую голову будто солью с перцем.

«Соль с перцем» – так назывался окрас его любимого миттельшнауцера Снапа. Пес сдох от старости четыре месяца назад. Всему свое время. Снапу пора было сдохнуть.

Но сейчас Севастьянов не вспоминал о нем. Он просто смотрел на себя в зеркало.

Старший сын, Александр, в прошлом году погиб в Чечне. Это казалось почти невероятным. Невозможным. Новости из Чечни, озвученные телевизором, были такими спокойными. Умиротворяющими. Казалось, там прекратили убивать навсегда, и злобные горцы с признаками вырождения на бородатых лицах теперь дарят всем розы и подумывают о поголовном переходе на растительную пищу, лишь бы не резать больше баранов. Лишь бы не видеть больше крови.

Но Александр погиб. Молодой капитан, командир полковой разведки, он никогда не прикрывался именем отца. И если кто-нибудь, не скрывая недоверия (ну как же, папаша-генерал мог выхлопотать сыну теплое местечко!), спрашивал:

– Скажите, а вы не... тот самый Севастьянов, сын Николая Михайловича? – Александр с гордостью отвечал:

– Да, ТОТ САМЫЙ. Александр Николаевич Севастьянов.

Ему было чем гордиться. Фамилию боевого генерала знали все. Все, кому было положено ее знать.

За годы службы отец не заработал ни на роскошный особняк, ни на шикарный «мерседес»... Трехкомнатная квартира в Митине, «девятка» и дача-развалюха у черта на куличках. Его наследство было куда более весомым: он передал сыновьям ФАМИЛИЮ – такую, которую не стыдно носить. А это далеко не у всех получается.

Александр повел боевую группу в глубокий тыл бандитов и не вернулся. Никто из группы не вернулся. Такое вот странное совпадение, хотя о предстоящем рейде знали очень немногие. Пять человек.

Севастьянов машинально поднял ладонь с растопыренными пальцами. Всего пять. И один из них... Один из них оказался предателем, генерал не верил в совпадения.

Он не знал, как погиб его сын, не знал, какими были его последние минуты. Может быть, страшными... по-настоящему страшными.

В одном он был уверен наверняка. Сын погиб достойно, как и подобает офицеру. В конце концов, человек выбирает не ЖИЗНЬ. Он выбирает способ СМЕРТИ. Хочешь тихо-мирно отдать концы в своей постели, окруженный равнодушными детьми и сопливыми внуками? Тогда иди в юристы, стоматологи или пивовары. Офицеры не умирают. Они погибают. Они готовы к этому – едва переступив порог военного училища. По крайней мере, сам генерал так думал. И его старший сын думал так же.

А младший... Сначала он тоже был военным, но, дослужившись до старшего лейтенанта, демобилизовался. Подался в бизнес и теперь строит коттеджи. Тоже использует отцовское наследство – на всю катушку. Но не так, как старший. И совсем не так, как хотел бы сам генерал.

С младшим, Андреем, он почти не общался. Зато мать... (Он привык называть жену «матерью». Так оно и было. У Валентины было три сына – муж и двое пацанов.) Зато мать в последний год буквально не отходила от него ни на шаг, и даже переехала к нему жить – в большой загородный дом на Ильинском шоссе.