Метро - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 1

Дмитрий Сафонов

Метро

Роман-катастрофа

По набережной гулял старик с собакой.

Он шел медленно, опустив широкие костлявые плечи. В руке он держал металлический поводок, набранный из толстых колец.

Впрочем, псу поводок не требовался; он покорно ковылял рядом, жался к хозяйской ноге и всякий раз, услышав свое имя, лениво взмахивал хвостом. Один глаз собаки полностью закрыли мутные пленки катаракты, поэтому пес шел справа, чтобы все время видеть старика.

Когда-то им было всего лишь шестьдесят четыре года на двоих. Месяц назад исполнилось сто.

Другие собачники, издалека завидев угрюмую парочку, спешили свернуть на боковую дорожку. Встреча с этими ходячими окаменелостями не сулила ничего хорошего.

Если старику вдруг казалось – а ему это казалось постоянно, – что кто-то из молодых собак хочет обидеть его пса, он моментально выходил из себя. Тяжелый металлический поводок превращался в его руках в грозное оружие, которое разило наповал, находя самые уязвимые места: уши, глаза, нос. Цепь била по хребту и обвивала собачий живот, как удавкой. Старик резко тянул цепь на себя и отбрасывал обидчика в сторону. От Авиационной улицы и до самой Новощукинской не было такой собаки, которую он не обратил бы в бегство. Вместе с хозяином или хозяйкой – для старика это не имело значения.

Когда им на двоих было только семьдесят шесть, его пес – еще молодой, полный сил, не ослепший на один глаз, не оглохший на одно ухо и без уродливого грыжевого мешка, болтавшегося под брюхом, – был грозой микрорайона. Теперь все наоборот.

Старик остановился и достал из кармана пачку сигарет без фильтра. Он прикурил, с наслаждением выпустил дым и закашлялся.

– Пойдем-ка на берег, приятель, – сказал он.

Пес развернулся и, широко расставляя негнущиеся лапы, направился к ажурной чугунной ограде.

Старик оперся локтями на перила. Пес просунул морду между прутьями. Они смотрели, как речной буксир, готовясь пройти ворота шлюза, разворачивает огромную баржу. Под винтами бурлила мутная желто-зеленая вода.

– Да… – сказал старик. – А ты помнишь?

Пес задрал морду, словно хотел ответить.

Старик махнул на него рукой.

– Да откуда ты можешь помнить? Тебя тогда еще и на свете не было. Во-о-о-н тот тополь… – старик вытянул узловатый, бурый от никотина палец. – Он ведь рос прямо посередине пляжа. А теперь? Стоит у самой воды. Еще лет десять, и его не будет. Сгниет.

Он замолчал. Пес тоже хранил молчание. Это была слишком деликатная тема. Тополь, конечно, сгниет лет через десять, только… Они это вряд ли увидят.

Старик вздохнул.

– Вода размывает берега, старина. Так же, как время – наши с тобой берега…

Он перегнулся через перила (пес обеспокоенно поднял брови) и сплюнул в воду.

– Говорят, когда-нибудь эта махина, – старик небрежно ткнул сигаретой через плечо, в сторону красивого жилого комплекса, высившегося на берегу, – сползет в канал.

Он рассмеялся скрипучим старческим смехом. Пес вильнул хвостом.

– Не знаю, друг! Так пишут в газетах. Врут, наверное.

Пес издал сдавленное ворчание.

– Конечно, врут. Сколько себя помню – газеты всегда врут. Ага! Самое страшное, что может случиться с этой долбаной громадиной – небольшое наводнение в подвале. Ну, пропадет у кого-нибудь картошка – да и хрен с ней!

Старик хлопнул по перилам.

– Давай поспорим, что случится раньше: обвалятся эти чертовы башни или сгниет вон тот тополь? А? Ставишь на тополь? Ну-ну…

Он еще минуту курил, глядя на маневры буксира. Теперь баржа стояла поперек канала. Старик хорошо видел ее ржавые, подкрашенные черным борта.

Старик щелкнул средним пальцем; короткий бычок, сорвавшись с ногтя, описал стремительную дугу и упал в воду.

– Пойдем домой… – сказал старик, и они побрели назад.

От речной сырости вступило в поясницу; старик поморщился и стал прихрамывать.

Он шел, держась рукой за больное место, и вдруг желчно сказал, продолжая начатый разговор:

– А знаешь, дурак ты, если ставишь на тополь… Что с ним будет? Он, как мы, только с виду трухлявый, а внутри еще ничего…

То ли пес понял его слова, то ли просто правильно уловил интонацию; он трижды вильнул хвостом и улыбнулся, обнажив коричневые стершиеся клыки.

– Проклятый радикулит, – ругался старик. – Говорят, надо носить пояс из собачьей шерсти. Сдохнешь – сделаю из тебя пояс. Так что давай не тяни!

Пес знал, что старик шутит. Когда он сдохнет, то хозяину будет очень плохо. И он вряд ли уже заведет другого пса. Побоится, что очень скоро тот останется один и превратится в завсегдатая окрестных помоек. Поэтому пес не обижался на грубоватый юмор старика.

– Попомни мое слово – и дом этот не упадет, и тополь не сгниет… Гораздо раньше буксир провалится к чертовой матери прямо в метро и будет катиться аж до самой «Баррикадной», а то и до «Лубянки».

Он снова засмеялся, и смех был похож на карканье.

– Потому что так не бывает на свете: курить – и не кашлять, пить – и не маяться похмельем… Залезать под землю – и не думать о воде. Разве я не прав, старина? Канал-то ведь костями вымощен… Вот так вот, друг…

Пес кивнул. Дома его ждала миска с разваренной картошкой и мясная обрезь, прокрученная через мясорубку.

В конце концов, месяц назад им исполнилось сто на двоих, и какое им до всего дело? Дом, тополь или буксир? Они твердо решили прожить еще одну зиму. А потом – если получится – лето.

И отпраздновать сто два на двоих.

Андрей Гарин стоял у подъезда своего бывшего дома и поглядывал на часы. Десять минут девятого. Дочка задерживается. Как бы не опоздать.

На асфальте кое-где поблескивали блюдечки луж. Всю ночь шел дождь. К утру он перестал, но Гарин не сомневался, что сегодня будет еще много воды.

«Видимо, небесный сантехник опять запил, а кроме него починить этот протекающий краник некому».

Он посмотрел на небо. Серая, набухшая влагой пелена придавила город, словно тяжелым ватным одеялом.

– Так… Ну и где же моя принцесса?

Гарин перевел взгляд на окна четвертого этажа, будто хотел заглянуть внутрь, увидеть, что там сейчас творится. Наверняка привычная утренняя неразбериха.

Ксюша с нарочитой неторопливостью укладывает в портфель учебники, тетрадки и пенал, а Ирина мечется с феном в руках между кухней и ванной, отдавая короткие, но весьма энергичные приказания.

– Ты проверила ключи? Не забудь ключи, а то будешь сидеть под дверью, пока я не вернусь… Ксения! Я к кому обращаюсь? Ксения!!!

– Ну что, мама?

Гарин явственно услышал недовольный голос дочери.

– Ты взяла ключи?

– Взяла.

Ирина выдавливает на ладонь мусс для укладки и втирает его в волосы.

– И прекрати крутиться на уроках! Мне надоели эти бесконечные замечания в дневнике! Ксения! Ты слышишь меня?

Слышит. По утрам Ирину слышат даже соседи по лестничной площадке. И Ксюша, конечно, тоже. Просто не реагирует – маленькая уловка, позаимствованная у отца.

Двенадцать лет Гарин был частью этой ежеутренней суеты. Двенадцать лет… А потом…

Гарин похлопал по карманам, но, подумав, решил не закуривать. Ксюша вот-вот должна выйти. Он не успеет, придется выбрасывать почти целую сигарету. Нет, позже. Он покурит на работе, перед «пятиминуткой».

Зайдет в ординаторскую, переоденется в белый халат, достанет баночку «Nescafe» и заварит сразу две ложки в большой чайной кружке.

– Плебейская привычка! – всегда морщилась Ирина. – Как ты можешь пить растворимый кофе?

Себе она варила в турке. Добавляла корицу, аккуратно снимала поднимающуюся пенку и выкладывала ее в чашечку…

Конечно, ее кофе был хорош, и Гарин это признавал. Просто ему было лень возиться, поэтому он довольствовался растворимым.