Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович - Страница 26

По дороге к реке думали расправиться в первую очередь именно со сметаной. И пропажа сметаны показалась самой: обидной. Петька взял удочку, молча направился к озерцу.

Во всех неудачах был косвенным образом виноват он, следовало искупить свою вину.

Откопал рядом с озерцом червя. Насадил его, поплевал и с надеждой осторожно забросил поплавок прямо на середину озерца. Трудно было надеяться на рыбу в такой лужице, но, приглядевшись, Петька заметил мальков и, усаживаясь на коряге, поклялся про себя, что не уйдет без добычи.

Клятва была рисковой, но примерно через полчаса томительного ожидания поплавок дрогнул. Дрогнул и замер опять. Петька напрягся до того, что начало мутиться в глазах. И тут поплавок исчез. Исчез так неожиданно, что Петька дернул удочку обеими руками: дернул непростительно для опытного рыбака — на себя и вверх. Шлепнулся на спину с коряги, а карась прилетел уже откуда-то сверху и шлепнулся на него. Петька успел увидеть только праздничный желтоватый блеск на солнце. То был не карась, а целый поросенок граммов на четыреста весом. И Петька с восторгом потер ушибленную карасем губу. Кинулся за новыми червями.

Дальше началось невообразимое. Будто Петька поймал хозяина озерца: караси так и полезли на крючок — только выдергивай, даже червя менять не надо. Такие большие, правда, как первый, уже не попадались.

Спохватившись, Петька увидел, что натаскал десять рыбин. Не спеша смотал удочки, не спеша насадил карасей под жабры на прутик, не спеша возвратился к лодке.

Начальник штаба тоже не дремал тем временем.

На берегу весело потрескивал костер, обдавая легким дымком подернутую пеплом воду в котелке, а Никита чистил маслята.

Никогда раньше и никогда потом не доводилось путешественникам есть такого супа: душистого, ароматного — немного картошки, немного луку, много дыму и караси с грибами.

Никита оказался опытным поваром и даже заправил суп жаренным в баночке из-под крючков салом.

И ели на этот раз по-особому. Вчера ели торопливо, глотали не жуя. А на этот раз медленно, по очереди черпали ложками из котелка, медленно, подставляя кусочек хлеба и стараясь не пролить ни капли драгоценного варева, подносили ложки ко рту, и суп не глотался при этом, а будто растворялся в теле.

Трех карасей — самого большого и двух поменьше, — завернув в листья и обложив горячей золой, Никита изжарил. Изжарил не очень хорошо, но все же что-то было теперь в запасе. Уложили карасей в мешок.

Два мешка тащить не имело смысла. Взяли один. Взяли сетку от комаров, штык, удочки (удочки — главным образом для маскировки) и фонарь. Спички рассовали так, что если даже придется опять окунуться в воду, — две спички да останутся сухими. Ничего лишнего решили не брать, взяли только самое необходимое.

Надрали сухой бересты для растопки, немножко сухого мха.

Тайны не лежат на поверхности. К тайнам нужно пробираться настойчиво, обдуманно, предполагая в два раза больше трудностей, чем их окажется впереди, а не наоборот.

Они выросли в тайге. Они давно знали ее законы, но только теперь осознали суровость этих законов.

— Все?.. — неуверенно спросил Никита, еще раз мысленно перебирая снаряжение.

Петька огляделся, пошевелил ботинком пепел костра.

— Все… Трогаем.

О чем каркали вороны

До отметки «1500» решили не перемерять. И без того им предстояло отмерить еще тысячу шестьсот пятьдесят метров до трех тысяч ста пятидесяти.

Еще тысячу метров отшагали через бурелом разнолесья.

Никита разодрал телогрейку. Пришлось останавливаться и кусочком лески штопать рукав, чтобы не лезла вата.

На две тысячи шестисотом метре неожиданно вышли на опушку. Круто изгибаясь, русло Мусейки взбегало дальше вверх по склону. По левому берегу ее, если смотреть в сторону Туры, тянулся лес, а по правому лежало широкое — в несколько километров — пшеничное поле. Дальше виднелись роща и деревня за ней.

Друзья в растерянности остановились. Потом, забыв про усталость, побежали вверх по руслу. Считать метры толку не было. Следовало искать какую-то естественную примету…

И оба остановились, не пробежав ста шагов.

Скалистый уступ в русле мог быть единственно приметным ориентиром на всем ближайшем участке. Либо путешественники недооценили возможности своих шагов, либо цифры схемы были приблизительными, но дальше, насколько можно видеть, русло было одинаково ровным, и ни приметного деревца, ни камня на берегу…

— Водопад?.. — шепотом спросил Петька.

— Порог, — уточнил Никита.

Лица обоих были красными от напряжения, и пот, разъедая кожу, градом катил по щекам.

Разом повернулись налево и замерли, не смея шагнуть в пшеницу.

Петька бросил на землю удочки, потом мешок, потом телогрейку, снял ботинки и скоро уже закачался на верхушке осины, что росла по другую сторону пересохшей Мусейки.

Никита терпеливо выжидал.

Петька долго, пристально вглядывался во что-то неведомое за полосой пшеничного поля. Наконец кивнул:

— Вижу!

— Что видишь?.. — дважды спросил Никита, пока Петька спускался на землю.

Уже одеваясь, Петька ответил:

— Поле.

— Какое поле? — разозлился Никита.

— Непаханное. Понимаешь? Ну — мысок такой, вроде языка…

Мысок порос крапивой и репейником да васильками по обочине.

С упавшим настроением, по пояс в бурьяне, сами не зная зачем, стали пробираться к концу заросшего сорняками участка.

Не мог же колхоз оставить этот мысок как специальный ориентир для них?

Никита споткнулся обо что-то. На секунду скрылся в крапиве. Выпрямился с обломком кирпича в руке.

— Есть здесь четыреста саженей? — спросил он, глядя на лес по ту сторону высохшего русла.

— Есть! — на всякий случай заверил Петька. Но чтобы доказать это самому себе, ринулся было напролом через бурьян с намерением проутюжить мысок во всех направлениях, но, поскольку удочка помешала ему сбалансировать, тут же растянулся во весь рост в крапиве. Каждая удача давалась ему сегодня в падении. Может быть, стоило бы поэтому падать чаще?

Не обращая внимания на ожоги, Петька вскочил и сантиметров на пятьдесят вырос при этом над Никитой.

— Нашел! Или как кричат? — Петька подпрыгнул, опять на минуту забывая о выдержке. — Ну, эти — древние?

— Эврика, — подсказал Никита.

— Вот-вот! Эврика, понял? Жернова! Тут ветряк был, понял? — Никита понял. Оглянулся.

Двух совпадений не могло быть. Чтобы порог в русле через тысячу пятьсот саженей от Туры и ветряк в четырехстах саженях от порога…

Лишь триста саженей (или триста, помноженные на два метра десять сантиметров, — шестьсот тридцать метров, или шестьсот тридцать шагов) отделяли их от заветной цели… Шаги эти вели назад, в лес. Но близость жилья, в нескольких километрах за рощей, как-то уменьшала веру в успех… Будто ценности должны храниться в самой что ни на есть глухомани, за сотни километров от людей…

— Давай компас… — негромко проговорил Никита.

Пусть уж лучше существуют неразгаданные тайны, чем — никаких. Теперь, когда столько сделано уже, боязно было убедиться, что тайна вовсе не существует.

— Надо параллельно реке, — сказал Никита.

— Знаю… — сердито огрызнулся Петька, сосредоточенно выравнивая компас. Сначала он пытался успокоить стрелку прямо на руке, но Петькино волнение сказывалось на магнитном притяжении земли. Пришлось взять компас в ладони. Обе руки тоже оказались ненадежной опорой. В сердцах раздвинув бурьян, Петька положил компас на землю, долго примеривался, вытягивая руку параллельно бывшей Мусейке, наконец объявил:

— Пятьдесят четыре с половиной градуса… от севера. — И тут же придумал, как им двигаться, чтобы не уклоняться в сторону: — Жми вон к тому подсолнуху! — показал он на детище случайно занесенного в поле семечка, метрах в шестидесяти от себя. — Так!.. Стать чуть правее!.. Левее чуть! Стоп!.. — командовал он, глядя то на Никиту, то на компас у себя под ногами.