Башня - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 51

Марина поставила утюг на подставку и пошла в кухню. Стремянка стояла, прислоненная к стене, а на полу, под окном, были влажные разводы.

— Я убрал за собой! — пояснил Кстин. Подтекст легко угадывался: «Как насчет дополнительных очков в мою пользу? По-моему, я их заслужил».

— Я могла бы сделать это сама, — сказала Марина.

— Любое дело надо доводить до конца, — значительно ответил Кстин.

— Ну что же… — обронила Марина и пошла за занавесками.

Потом он снова залез на стремянку, а она подавала ему выглаженные куски материи.

Он действительно чуть не упал с лестницы: в тот момент, когда Марина подавала ему вторую занавеску, а Кстин, перегнувшись, тянулся к ней руками, их пальцы встретились — случайно, поспешно и суетливо. Его лицо изменилось, и Марине показалось, что в его глазах она увидела благоговейный страх. Он так быстро отдернул руку — почти вырвал у нее занавеску, что табуретка покачнулась.

Кстин, пытаясь сохранить равновесие, застыл в нелепой позе, и Марина подумала, что сейчас… через секунду ножки табуретки соскользнут с верхней площадки стремянки, раздастся грохот, и тогда…

Но он каким-то чудом удержался, затем медленно выпрямился и громко, с облегчением, выдохнул.

Марина почувствовала, что ее разбирает смех; она тихонько хихикнула, пытаясь подавить неожиданное веселье. Смеяться просто так, без причины, она не могла: этот незначительный эпизод нуждался в комментарии, но и без комментариев все было ясно.

Они оба прекрасно понимали, ПОЧЕМУ он так торопился отдернуть руку. Марине казалось это забавным и одновременно правильным; Кстин, напротив, находил это глупым… и все же смешным.

Он отвернулся к окну и, вытянувшись, цеплял ткань маленькими зубастыми зажимами, но плечи его мелко тряслись. И Марина подозревала, что не от страха. Он тоже смеялся — осторожно, чтобы не упасть.

Наконец он повесил вторую занавеску и слез с лестницы. Он отступил от Марины на два шага и широко улыбнулся.

Кстин очень боялся (хотя это действительно было глупым и сильно смахивало на поведение восьмиклассника на первом романтическом свидании), что Марина заподозрит его в вульгарном заигрывании.

Любую другую он бы давно обхватил за талию (как бы небрежно, чтобы пальцы лежали чуть выше, чем следовало, под самой грудью) и, делая фальшиво-страстные глаза, глухим голосом молил бы о заслуженной награде — невинном поцелуе. И любая другая таяла бы от прикосновения его больших и грубых лишь с виду рук.

Любая, но не Марина.

С этой женщиной ему хотелось быть не таким, каким он был на самом деле, а таким, каким она себе его представляла, и даже лучше. Безобидным и ненавязчивым. Поэтому он опасался, что случайное прикосновение пальцев может показаться намеренным.

«О'кей, Кстин! Тебе уже тридцать лет, и ты не совсем законченный идиот. Женщину нужно приходить и брать, и ты это прекрасно понимаешь. И наверное, в ее глазах ты выглядишь вполне добропорядочным… Но — скучным и жалким. Так и есть. Ты все понимаешь, но что ты можешь с этим поделать? Как можно взять и облапить это божественное создание, бесплотное и бестелесное? Как можно протягивать к ней руки и не бояться оставить на ней жирные отпечатки пальцев, будто на драгоценной хрустальной вазе? Что ты вообще можешь с ней сделать, если при виде ее ни голова, ни то, что находится ниже пояса, не работает — только сердце бешено бьется, угрожая выскочить из груди?»

Он ничего не мог. Эта проклятая и мучительная любовь притягивала и в то же время обессиливала его. Ему казалось, что в Марининых глазах такое чистое и пылкое чувство должно быть несомненным достоинством… Но при одном условии.

«Если бы она хоть что-то испытывала ко мне». И эту мысль не стоило проговаривать до конца — даже про себя. Потому что конец у нее был… «Черт, не надо!»

— Вот теперь я заслужил мороженое, — сказал он.

Он выделил голосом слово «мороженое», словно хотел еще раз уверить ее, что ни на что большее не рассчитывает.

«Только мороженое… И чтобы есть его ВАШЕЙ ложкой».

— Конечно, — сказала Марина.

— Я пока уберу стремянку.

Когда он вернулся из кладовки, пластиковые контейнеры уже стояли на столе. В каждом торчала ложка. Они стали есть и разговаривать.

Они болтали о всякой ерунде, о чем именно, Кстин даже не пытался вспомнить, потому что смысл с трудом доходил до него. Маринин голос казался ему таким пленительным, что слова все время ускользали, как мелочь сквозь дырку в кармане.

— Я уезжаю, — сказал Кстин. — Командировка заканчивается…

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сказать то, что и так было очевидным.

— Вы знаете… Марина… — В животе вдруг появилась тоскливая, но не лишенная робкой надежды пустота. — Я бы… очень хотел еще раз вас увидеть. Может быть, мы могли бы… — нужное слово никак не находилось. — Встречаться?..

Он увидел, как изменилось ее лицо — стало строгим и поучающим. Теперь она напоминала ему школьную учительницу, что было весьма недалеко от истины.

— Константин… — мягко сказала она. — Простите, сколько вам лет?

Марина чувствовала, что говорит не совсем то, что хочет… И не могла остановиться. Так на картинке из учебника физики: шарик стоит на горке, достаточно лишь толкнуть его, и он покатится вниз, с каждой секундой все набирая и набирая скорость.

— Мне? Тридцать.

— Вот видите, — казалось, в ее голосе слышалось облегчение. — Я… — Хотя разница в шесть лет не была такой уж фатальной, но Марина действительно испытывала облегчение, как стрелок на огневом рубеже, чувствующий, что он попал в цель и прицел верный. — Намного старше вас…

— Я догоню!

Марина улыбнулась и покачала головой.

— В конце концов, дело не в этом… — она поправилась: — Не только в этом. Я, конечно, не хочу вас обидеть, но… Поймите меня правильно. Я не та женщина, которая вам нужна. — Она знала, что сейчас Кстин перебьет ее и начнет возражать, и потому поспешила добавить: — И вы не тот мужчина, который мне нужен. Я думаю, у нас с вами ничего не получится.

Красные пальцы Кстина играли ложкой, и на мгновение Марина подумала, что сейчас он начнет завязывать ее хитрыми узлами.