Республика девяти звёзд - Попов Василий Алексеевич - Страница 23

— Нет, Наташа, ты всё же что-то недорабатываешь, — строго поглядывая по сторонам, сказала Антонина Михайловна своей спутнице. — Ты посмотри на эту хитрюгу Аллу. Подумай, почему за ней ребята хвостиком бегают, а тебя недолюбливают? Ведь вы с нею работаете с одним контингентом, с шестиклассниками.

— Да, Тоня, вы отчасти правы! — скромно опуская синие глаза, согласилась Тихоня. — Но только отчасти! Алку любят за то, что она прощает все безобразия. А меня недолюбливают как раз за строгость.

— За строгость? — переспросила старшая вожатая и покосилась на семенящую рядом маленькую, кудрявую девушку.

— Да, за строгость! — уверенно подтвердила Наташа. — Ведь и вас, Тоня, тоже в лагере не любят. И тоже за то, что вы не прощаете нарушений дисциплины, за строгость. А эта самая Алка распустила свой отряд.

— Может быть, ты и права, — проговорила Антонина Михайловна, с интересом наблюдая за мальчишками, игравшими в какую-то странную игру.

Пятеро мальчишек из шестого отряда хлопали по кустам сирени свёрнутыми в трубочку газетами.

— Шестнадцать! — громко проговорил Альберт Мяги, поднимая что-то с земли. — У меня уже шестнадцать!

Алёшка Комов хлопнул газетной трубочкой по кусту и крикнул:

— А у меня уже восемнадцать! — Он ударил по сирени ещё раз. — Двадцать!

— У меня только тринадцать! — недовольно проговорил Игорь Валявский, разглядывая большой тёмно-зелёный куст.

Витька Олейников два раза подряд стукнул газетой по кусту, приговаривая:

— Тридцать пять! Тридцать шесть!

— Что они делают? — спросила старшая вожатая.

Тихоня пожала плечами.

— Не знаю! Может быть, оббивают листья?

— Не похоже. — Антонина Михайловна несколько минут с любопытством наблюдала за мальчишками. Потом крикнула: — Олейников! Иди сюда!

Витька послушно подбежал к старшей вожатой. И она снова поразилась наивно-простодушному выражению его скуластого лица и карих глаз.

«Это — или дурак, или большой хитрец», — подумала тётя Тонна.

— Во что это вы играете, Олейников? — спросила она.

— В очень интересную игру, Антонина Михайловна, — охотно ответил Витька. — Называется она «Дорожный патруль». Развивает наблюдательность и ловкость.

— В чём же заключается эта игра?

— А мы, Антонина Михайловна, бьём мух, — смотря прямо в лицо старшей вожатой ясными карими глазами, пояснил Витька. — Кто больше набьёт — тот победит… Очень интересная и полезная игра…

Лицо тёти Тонны налилось кровью, а светлые глаза стали ледяными.

— Можно идти, Антонина Михайловна? — спросил Витька.

Несколько мгновений тётя Тонна всматривалась в его глаза. И ей не то показалось, не то это было в самом деле — в глубине этих глаз тлели насмешливые огоньки.

— Иди! — отрывисто проговорила тётя Тонна.

И, круто повернувшись, широким шагом направилась к лагерной канцелярии. Наташа-Тихоня с трудом поспевала за нею. А сзади неслись торжествующие мальчишеские крики: «Двадцать восемь!». «Тридцать девять!»

Как только тётя Тонна и Тихоня вошли в домик, мальчишки сразу же бросили свою игру.

— Ну, как? Дошло до неё? — спросил у Витьки Алёшка.

— Дошло! Сразу стала красной, как помидор! — усмехнулся Витька.

Алёшка кивнул головой.

— Ладно! Начало, вроде, удалось…

— Пойдёмте посмотрим на море! — предложил Альберт.

— Пошли!

Мальчишки медленно зашагали по главной аллее к воротам, ведущим на пляж.

— Вот скучища смертная! — вздохнул Алёшка.

— Да! Жизнь у нас невесёлая, — согласился Игорь.

Море успокаивалось. Посветлевшие зелёные волны уже не яростно, а лениво накатывались на пляж. К горизонту мёдленно опускалось кроваво-красное солнце. Оно почему-то сейчас казалось не круглым, а удлинённым, как яйцо. Морской ветерок нёс прохладную свежесть и очень знакомый влажный запах.

— Чем это пахнет? — спросил Алёшка.

— Морем пахнет! — ответил Альберт..

— Знаю, что морем! — Алёшка с жадностью вдыхал морскую свежесть. — Ребята, вы чуете, какой-то особенный аромат?

— Да это же огурцы! Море пахнет огурцами! — закричал Игорь.

И все сразу же поняли — да, морской ветерок отдавал особенным, огуречным ароматом. Так пахнут свежие, только что порезанные огурцы.

Солнце быстро погружалось в морские глубины. Красная мерцающая дорожка протянулась от горизонта к берегу. А по сторонам её, куда не доставали солнечные блики, море выглядело тёмным и густым, как смола.

— Хорошо-то как, ребята! — тихо сказал Игорь. И с еле ощутимой грустью спросил: — Почему это так, ребята, бывает: и хорошо, и плохо сразу?

— Мудришь ты что-то — и хорошо тебе, и плохо, — проворчал Витька. — Чем же тебе плохо?

— Целый день плохо — жарко, скучно, — объяснил Игорь, — Жаришься в лагере, как рыба на сковородке, ходишь из стороны в сторону, не знаешь, куда приткнуться. Я даже думал сегодня: зачем я, дурак, сюда поехал? А вот посмотрел сейчас на море — и сразу широко, хорошо стало!

— Ты правильно говоришь, Игорь! Я тебя понимаю! Море — это очень хорошо! — кивнул головой Альберт.

— И хорошо, и плохо! — повторил Алёшка и засмеялся. — Я тоже думал об этом. По-моему, это хорошо, когда хорошо и плохо! Тогда человек начинает действовать, бороться за то, чтобы было совсем хорошо. А действовать и бороться — это самая главная радость в жизни. Я где-то читал, что кто-то из самых великих людей, Карл Маркс, кажется, написал, что счастье его — в борьбе. Это он здорово написал! Вот ведь бывает иногда так скучно смотреть ни на что не хочется. А потом появляется трудное дело и сразу веселее становится…

Ребята молча слушали Алёшку задумчиво наблюдая, как погружается в море овальное, словно приплюснутое солнце.

— А я вот хочу спросить, зачем для нас делают и хорошо, и плохо? — медленно, мягко выговаривая слова, сказал Альберт Мяги. — Почему взрослые люди много работали, много старались, строили эти большие дома, сажали эти цветы, посыпали песком эти дорожки, когда для всех нас было бы лучше, было бы совсем хорошо приехать на голый берег, поставить простые палатки, варить обед в котле над простым костром… Пускай даже на обед у нас не было бы мороженого, а к чаю нам давали бы не вкусные вафли, а простой чёрный хлеб. Всё это было бы больше хорошо, чем сейчас. Я хочу жить в палатке, а не в палате — мне это больше нравится… — Альберт посмотрел на молчаливо слушающих его друзей. Может, я неправильно говорю?

Витька хлопнул Альберта по плечу и горячо воскликнул:

— Нет, правильно, Альберт! Всё правильно! Я тоже хочу жить в палатке, а не в палатах! В палатах пусть живут больные и слабые! А вот почему для нас строят палаты — я и сам не знаю…

— А потому, что их строят взрослые, — усмехнулся Игорь. — Для них лучше жить в палатах и кушать на столиках, покрытых белыми скатертями. Почему-то теперь среди взрослых мало Миклухо-Маклаев, готовых жить так, как живут дикари…

— Ну, это ты зря! — закипятился Алёшка. — Среди взрослых, если ты хочешь знать, тоже много настоящих, весёлых людей. У нас во дворе есть такой дядя Сема. Он уже совсем седой, прямо белый, а с нами в футбол играет, на рыбалку ходит… Ну, конечно, бывают и такие, как тётя Тонна. У них вместо сердца — ходики тикают — тик туда, тик обратно… И никогда не заспешат, никогда не отстанут!

Последний кусочек солнечного диска нырнул в море, и волны сразу потемнели и отяжелели. Над лагерем разнёсся сигнал горна.

— Пора спать! — хмуро, неохотно проговорил Альберт. Пошли, ребята!

Они медленно поплелись к своему корпусу. В лагере — в спальнях, в столовой, по аллеям — вспыхнули яркие электрические лампочки.

— Так ты всё же думаешь, что Верка на нас насплетничала? — спросил Витька.

— Больше некому, — пожал плечами Алёшка.

— Ну да! Ведь когда мы Зине стучали. Верка тоже высунула свой нос в окно! — подтвердил Игорь.

— Вот в том-то и дело! — Витька покачал головой. — Это же дурой надо быть, чтобы показаться нам, а потом сплетничать! А Верка — нюня, конечно, размазня… Но она не дура! И Зина ручается, что Верка не донесёт. А Зина, я вам скажу, она в этих делах разбирается…