Легенда-быль о Русском Капитане - Миронов Георгий Михайлович - Страница 18

Но на пути оказывается безымянный разъезд… Отчаянное, казавшееся бессмысленным сопротивление русских… потеря множества танков и половины пехотного сопровождения… вынужденный переход к обороне… отставка…

Каким праздником кажутся теперь военные прогулки по Европе! На дорогах Бельгии и Франции, обгоняя боевые колонны, он с удовольствием слушал восторженные возгласы своих танкистов: «молодчина, чудный старик», «храбрый парень», «наш быстроходный Эрих». То были незабываемые времена: он водил их от одной головокружительной победы к другой. Целые страны покорно ложились под отполированные гусеницы его танковых дивизий…

А в России в то самое время, когда по планам должен был завершиться блистательной победой блицкриг, он вынужден был отдавать приказы о расстрелах паникеров, удиравших от русских танков. Восторженных криков уже как не бывало. Его бравые панцирники роптали, пали духом.

Отстраненный фюрером от командования после кавказской неудачи, он прощался со своими парнями, и расставание вышло натянутым, кислым. Под крылом самолета, увозившего его в Берлин, чернели сгоревшие танки его армейской группы, так и не достигнувшей заветной станции. И все этот забытый богом разъезд, у которого нет даже названия…

Генерал знает, что фюрер, как и раньше, высоко ценит его способности — «лучший конь в конюшне». Но теперь он сам не очень высоко ставит Гитлера. Он по-прежнему верен присяге, он будет служить Германии и фюреру до конца, но в нем нет былой веры в победоносный исход борьбы, он действует, как хорошо заведенный игрушечный солдатик. Он твердит другим о победе, но сам давно не верит в нее. Он пишет бодрые приказы, неизменно заканчивая их словами веры в фюрера и в победу германского оружия, но он разочаровался в Гитлере, предвидит бесцельность жертв и грядущий крах рейха.

Снова генерал оглядывается на дверь, на раскрытое окно и заставляет себя ходить, ходить, только бы не цепенеть в кресле. В Берлине на Бендлерштрассе, в управлении бронетанковых войск, он чувствует себя спокойнее, хотя теперь столица, как и другие города Германии, подвергается непрерывным зверским бомбардировкам американской и английской авиацией. Там некогда размышлять ни о прошлом, ни о будущем и некогда обдумывать свои мемуары. Да, он пишет воспоминания, ему кажется, они будут небезынтересны для немцев, и не только для немцев. Он многое видел и многое сейчас понимает. Он, родовитый пруссак, семнадцатый отпрыск старинного военного рода, унаследовал ненависть к русским и России от своих предков. Он воевал против них молодым кавалерийским офицером в прошлую войну и надеется, каков бы ни был исход этой войны, представить свои планы и соображения для будущих противников большевизма.

Он напишет в воспоминаниях (он назовет их «Исповедь солдата»), что союзники предали интересы западной цивилизации, объединившись с большевиками. Но на этом пункте незачем будет акцентировать внимание. Это может вызвать раздражение на Западе. Главное, он на основании собственного опыта войны с Советами постарается предостеречь потенциальных противников России от недооценки ее экономической мощи, прочности ее политического строя, верности советских людей партийным лозунгам и программам. Лидерам Запада пора понять, что военные союзы они должны заключать не с коммунистической Россией, а против нее, объединяя для этого Европу под эгидой Америки и возрожденной Германии.

Основная его рекомендация стратегического порядка такова: Россию надо стремиться сокрушить не только мощным массированным наступлением с суши — опыт показал, что это не приводит к желанным результатам, — но сочетая наступление с охватывающим ударом с дальних флангов; для этого необходимо создать ряд опорных пунктов в Северном Ледовитом океане и у южных границ этой страны. Свою мысль он разовьет в будущих записках. Несмотря ни на что — «Klotzen, nicht Kleckern!»

Главная опасность для противников России — это ее люди, с их упорством в достижении целей, фанатизмом, идейностью.

Гигантский размах большевистских планов, романтическая перспектива их преобразовательных работ экономического и социального порядка привлекает к ним симпатии народов, и прежде всего молодежи. Этому пагубному влиянию необходимо противопоставить достижения западной цивилизации в экономике, культуре, опрокидывать идеи и планы коммунистов лозунгами свободы духа, гуманизма, широкой частной инициативы и предпринимательства, освобождения от партийных доктрин. Аванпостом цивилизации от натиска большевистских гуннских орд должна остаться по-прежнему Германия, перестроенная по образцу западных демократий.

Входит адъютант, скромный, тактичный.

— Экселенц, напоминаю вам, что через семь минут инспекторский смотр противотанкового полка.

— Благодарю вас, Хофер. Знаете что: тех трех русских передайте начальнику полигона, пусть он делает с ними, что хочет. Завтра мы можем стать свидетелями необычайного зрелища. Один человек в танке — я что-то не припомню прецедента… Не слишком ли трудная задача даже для опытного танкиста? Будет досадно, если наши парни расколотят его машину с первых же залпов. Впрочем, этот капитан, по-моему, неплохой специалист и даже как будто любопытный человеческий экземпляр. Но ничто ему не поможет…

— Без всякого сомнения, экселенц.

— Будьте добры, Хофер, приведите ко мне русского в полночь. Я хочу поговорить с ним.

— Слушаюсь, экселенц.

Когда капитан Ермаков увидел на площадке танк, он вздрогнул всем телом и с трудом заставил себя не пуститься к нему бегом, как это бывало когда-то при громовой команде «по машинам!». То была могучая родная «тридцатьчетверка», его дом, его крепость…

До этой минуты ему казалось, что немцы, мастера на обман, напоследок все же обманут — слишком уж невероятной была мысль посадить его в боевой танк.

Он заставил себя идти ровно, неторопливо.

Он не спускал глаз с танка.

Он сядет в машину, и она оживет, станет частицей далекой, суровой, воюющей с врагом Отчизны.

Пленный капитан медленно обошел вокруг танка, трогая его руками, глаз с него не сводя. Это был ветеран, видавший виды, — траки заржавели, ствол пушки печально поник, броня вся в шрамах и вмятинах, но сталь уральской плавки выдержала.

Капитан влез на танк, заглянул в люк; ему показалось, что внутри еще сохранились привычные полузабытые запахи боевой машины, что пахнет газойлем, пороховыми газами, человеческим духом.

Конвоир следил за русским тревожным, настороженным взглядом, не отходя ни на шаг.

До самого вечера капитан готовил «тридцатьчетверку» к бою. Заправил, опробовал мотор. Над притихшими тюрингскими перелесками, над чужими окрестными деревнями разнесся рев мотора одинокого русского танка. Разнесся и смолк. Капитан вылез из машины и долго тщательно обмывал холодную шершавую броню. Вытер руки, измазанные маслом, оправил свою рваную, истлевшую одежду. Он чувствовал себя уже не узником, а воином, готовым к смертному бою, готовым погибнуть за Родину безымянным, безвестным, но не сломленным и не побежденным.

Капитан неторопливо брел в свою каморку, сладко вдыхая пропитанный смолистыми ароматами прозрачный вечерний воздух. Далекое, мирное, совсем русское «му-у-у» донеслось откуда-то издалека. Николаю показалось, что вот сейчас забьют в цинковое ведро тугие тонкие струйки молока — «цвик-цвик-цвик». Он всю жизнь прожил в городе и очень смутно помнил этот отдающий теплом хлева, берущий за сердце детский далекий звук: «цви-ик… цви-и-ик…»

Николай зацепился за что-то и едва не упал. Неудобный долбленый лагерный башмак слетел с ноги, и, надевая его, он увидел предмет, о который споткнулся. Это была деревянная, грубо сработанная винтовка, кем-то позабытая в траве. В двух шагах от нее валялась пилотка, мятая, пожелтевшая, без звездочки… Жуткая догадка молнией блеснула в мозгу. Николай поднялся и, не слыша окриков конвоира, пошел к темневшей впереди длинной узкой траншее. Так и есть — на бруствере, на дне окопа россыпью и кучками валяются замытые дождями позеленевшие стреляные гильзы — темные лагерные слухи об увезенных на какой-то полигон ребятах оказались верными.