Ничто не случайно - Бах Ричард Дэвис - Страница 8

Горя нетерпением поскорее выбраться из самолета и увидеть, что с ним произошло, я отстегнул ремни безопасности и поднялся в кабине во весь рост еще до того, как мы окончательно приземлились.

И тут биплан резко грохнулся вниз, накренившись на правое крыло. Пыль и клочья травы медленно оседали в воздухе. Мой прекрасный чертов самолет.

Дело было плохо. Правое нижнее крыло смялось в гармошку, что могло означать только сломавшийся под обшивкой лонжерон. Как печально, думал я, стоя в кабине, что воздушное бродяжничество заканчивается так скоро, даже не успев еще начаться.

Я пристально наблюдал за собой, чтобы увидеть, когда ко мне придет страх. Считается, что когда происходят подобные вещи, к человеку должен приходить страх. Страх, однако, не спешил, и больше всего меня одолевало разочарование. Впереди меня ожидала работа, а я гораздо охотнее летал бы, чем работал.

Я выбрался из самолета, один-одинешенек посреди поля, пока не собралась толпа, поднял летные очки и взглянул на машину. Нелегко было быть оптимистом.

Помимо лонжерона, был погнут винт. Обе лопасти сильно загнуты назад. Правое шасси обломилось и повисло, но не отломалось совсем, и при приземлении врезалось в крыло. Таковы были повреждения. Но воспринималось это гораздо тяжелее, чем того заслуживало.

Издалека, через все поле шли какие-то люди, бежали мальчишки, и наконец, подошла целая толпа посмотреть, что осталось от старого самолета. Ну, подумал я, от этого никуда не денешься, я и сам бы наверняка захотел подойти и взглянуть, окажись я на их месте. Но случившееся для меня уже как-то не было новостью, а раз за разом рассказывать обо всем с самого начала не доставило бы мне никакого удовольствия. Поскольку страх меня до сих пор не охватил, займусь-ка я обдумыванием подходящих к случаю небрежных выражений.

По траве катился большой официальный грузовик. Надпись крупными белыми буквами гласила: ВСТУПАЙ В ВОЕННО-МОРСКОЙ ФЛОТ, а два установленных наверху громкоговорителя должны были разносить эти слова по беду свету. В данный момент вступление в военно-морской флот было гораздо более безопасной затеей, чем вступление в военно-воздушные силы.

Пол Хансен примчался первым, весь увешанный фотоаппаратами, едва переводя дух. – Парень я думал ты… уже готов.

– С чего бы это? – сказал я. – У нас просто была жестковатая посадка. Похоже, мы на что-то наткнулись.

– Ты не… знаешь. Ты ударился о землю, а потом… чуть дальше… зарылся носом. Я думал ты наверняка перекувырнешься. Скверная… была картина. Я и в самом деле думал, что ты готов.

К этому времени он мог бы уже перевести дух. Неужели авария выглядела настолько скверно, что это так на него подействовало? Если уж кто-то имел право проявлять беспокойство, так это я, потому что это мой искореженный самолет валялся на траве.

– Да нет, Пол. Мы не собирались отдавать концы. Что, в самом деле это выглядело так плохо?

– Да. Я думал… Боже ты мой… что Дику крышка!

Я ему не поверил. Не могло это быть так плохо. Но обдумав все еще раз, я вспомнил, что первый удар был все-таки очень силен, плюс грохот этого взрыва. А потом мы еще и носом зарылись. Ни дать, ни взять, мы действительно отдавали концы.

– Ну, – сказал я спустя минуту, – тебе придется признать, что повторить такой трюк будет очень трудно.

Я почувствовал, как во мне начали расслабляться пружины, те самые пружины, которые были напряжены в воздухе так, что я чувствовал малейшее движение самолета. Теперь они ослабли, и мне стало чуть свободнее, за исключением, пожалуй, того, что я не знал, сколько времени уйдет на ремонт самолета. Это была единственная мысль, полная напряжения. Я хотел привести самолет в порядок как можно скорее.

Тридцать часов спустя самолет был отремонтирован, испытан и снова катал пассажиров.

Это какое-то чудо, думал я, и не переставал этому удивляться.

Когда мы покидали Прейри дю Шайен, Райо был Неизвестностью. А теперь, когда Райо стал Известностью, мы ощутили на себе постромки безопасности, и нам стало не по себе.

Ветер после полудня усилился, что сразу превратило Стью Макферсона из парашютиста в привязанного к земле продавца билетов.

– Сейчас где-то миль пятнадцать в час, – озабоченно сказал он. – Для меня это, пожалуй, многовато, чтобы спокойно себя чувствовать во время прыжка.

– Да ладно тебе, – сказал я, размышляя, с какой силой такой ветер может лупить по шелковому куполу. – Пятнадцать несчастных миль в час? Ничего с тобой не сделается. – Интересно, кстати, было узнать, можно ли раздразнить Стью настолько, чтобы он пренебрег доводами разума.

– Ветер свежеет. Я, пожалуй, прыгать не стану.

– Все эти люди придут посмотреть на тебя. Народ будет огорчен. Вчера кто-то сказал, что твой прыжок был самым первым прыжком на этом поле. Теперь все настроились увидеть второй. Так что лучше прыгай.

На случай, если бы он сдался, у меня была наготове целая лекция насчет того, как одни лишь слабаки уступают в том, в чем считают себя правыми.

– Пятнадцать миль – это сильный ветер, Дик, – отозвался Пол из ангара. – Знаешь что? Нам все равно надо испытать купол и убедиться в том, что инверсии больше нет. Надень-ка нагрудные ремни, а мы бросим купол на ветер и посмотрим, правильно ли он раскроется.

– Я надену ваш парашют, – сказал я. – Не боюсь я вашего парашюта.

Пол принес нагрудные ремни и помог мне в них забраться, и пока он это делал, я вспомнил слышанные мной еще в военной авиации рассказы о пилотах, беспомощно тащившихся на ветру за своими парашютами. Одним словом, я совсем было собрался передумать.

Но к этому времени я уже был полностью пристегнут и стоял спиной к ветру, который, похоже, значительно посвежел, а Пол и Стью стояли у разложенного на траве купола, готовые подбросить его в стремительно несущийся воздух.

– К движению готов? – прокричал Пол.

– Одну минутку! – Не понравилось мне это его словечко насчет «движения», потому что я-то как раз собирался оставаться на том самом месте, где был. Я вбил каблуки в землю, перевел замок в положение аварийного освобождения, чтобы отбросить парашют, если что-нибудь пойдет не так.

– Не трогай замка, – сказал Пол. – А то купол опять весь перепутается. Если захочешь избавиться от парашюта, потяни за нижние лямки. Готов?

Прямо по ветру находилась невысокая ограда из деревянных столбиков с натянутым между ними стальным тросом. Если меня потащит, то потащит именно туда. Но опять же, во мне 200 фунтов весу, я прочно уперся ногами в землю, и никакой легкий ветерок не протащит меня до самой ограды.

– Готов!

Я наклонился навстречу ветру, а Пол и Стью швырнули купол в воздух с подозрительным энтузиазмом. Ветер сразу же поймал парашют, надул его, как спинакер у гоночной яхты, и каждая унция этой силы рванула меня за лямки и плечи. В меня словно мощный трактор вцепился, тащивший меня за стропы.

– ЭЙ!

Я вылетел со своей первой укрепленной позиции, потом со второй, где я попытался зарыться в землю каблуками, потом и с третьей. Я подумал о том, что потеряю равновесие за этой громадиной, и ветер истреплет меня об ограду. Чудовищная медуза рывками тащила меня по земле, а Пол и Стью стояли себе и хохотали. В первый раз я услышал, как Стью смеется.

– Держись, парень!

– Это ведь легкий ветерок! Не о чем говорить! Эй, держись!

Я получил полное представление о ветре и парашютах и, скользя к ограде, схватился за нижние лямки, чтобы погасить эту штуковину. Я потянул, но ничего не произошло. Я только заскользил еще быстрее и чуть не потерял равновесия.

Тут я уже перестал заботиться о нежном куполе Стью и сильно потянул за все нижние лямки, за которые мог ухватиться. Совершенно неожиданно парашют погас, а я стоял на легком полуденном ветерке.

– В чем дело? – отозвался Пол. – Ты что, не мог его удержать?

– Ну, я подумал, что лучше мне не обрывать ваши стропы об ограду и избавить вас от лишней работы.

Я быстренько отстегнул ремни.