Самая крупная победа - Пушкин Виктор Васильевич - Страница 2

Сева подбежал уже было к нашим сеням, но заметил, что в калитку с метлой и ржавым совком в руках входит дворничиха Егоровна — высокая, с темным лошадиным лицом старуха в теплом платке и белом фартуке поверх рыжего демисезонного пальто. Она всегда обороняла всех от Митьки. Вот и сейчас, все увидев, она с громом бросила совок на землю и, бухая своими тяжелыми кирзовыми сапогами, побежала прямо на Митьку.

— Ах ты бесстыдник! Ах ты бродяга! — потрясая на ходу метлой, как обычно смешно, начала ругаться она. — Да это что же ты, анчихрист проклятый, никому житья-то не даешь, а? Отпусти его сейчас же, а то как огрею вдоль хребта, узнаешь у меня!..

Митька не спеша — он не боялся дворничихи, как и вообще никого не боялся, — откинул в сторону нечесаные рыжие вихры и пошел прочь, успев сломать под конец стабилизатор планера.

Чувствуя во рту металлический привкус крови, я кое-как отряхнул от пыли штаны, заправил рубашку и, ни на кого не глядя, вышел за ворота и зашагал в сторону Крымской площади.

Бессильная злость и презрение к себе душили меня. «Испугался! Опять этого рыжего дурака испугался! Все, все видели, как он тебя дубасил! И Лиля!..» — терзал я сам себя.

Неожиданно вспомнились слова отца, сказанные им как-то после такого же столкновения с Митькой: «Драться, конечно, нехорошо, и ты сам никогда ни к кому не приставай. (Будто я когда-нибудь приставал!) Но уж если он опять к тебе привяжется, не дрейфь, умей постоять за себя. А что он старше и больше тебя ростом, это вовсе ничего не значит — в таких делах не это главное!» И ведь отец толковал потом, что же главное, но я как-то не обратил на его слова внимания и пропустил их мимо ушей. А вот сейчас как бы это пригодилось! И что самое обидное, поговорить-то с отцом можно будет только весной, когда он вернется из Африки, куда его послали стадион строить. Он и нас хотел с собой захватить, да мама сказала: «Милый, а как же институт?» Она в вечернем институте учится. И он уехал один. И вот теперь жди!..

И, главное, больше у нас некому этого бандита Митьку проучить: во всем дворе ребят я да Сева, остальные девчонки. Правда, сосед по парте Жора Зайцев еще в прошлом году предлагал мне всем классом его поймать и отдубасить, да мне это показалось позорным, потому что так поступают только хулиганы: сами боятся, а когда приведут человек десять, сразу храбрыми становятся. Нет, должен как-нибудь сам, один, с ним за все рассчитаться, а то все будут говорить, что… Я осторожно покосился через плечо, услышав, что кто-то бежит вдогонку: с останками планера в руках, оказывается, трусил Сева.

Он нагнал, молча пошел рядом. Так, не глядя друг на друга, мы дошли до конца улицы и, не сговариваясь, свернули на Крымский мост.

По мосту, в сторону Центрального парка, густо освещенные в спину заходящим солнцем, негромко разговаривая и смеясь, широким потоком двигались по-воскресному одетые люди. Особняком среди этой яркой толпы, всем мешая и все тормозя, медленно плыли влюбленные парочки. Я постоянно испытывал за них неловкость. В самом деле, ну как не стыдно: наклонятся друг к другу — и сю-сю-сю да сю-сю-сю!.. Но сегодня мне было не до них, я видел все словно через какую-то пелену, так как был занят исключительно тем, что придумывал самые страшные казни, каким в недалеком будущем будет подвергнут извечный враг и обидчик всего двора Митька Рыжий.

Неожиданно в глаза бросился широкоплечий с пышной прической парень. Он почти что вдвое согнулся к своей спутнице, но все равно был значительно выше ее. «Да-а, вот кому, наверно, живется хорошо! — с завистью вздохнул я, жадно окидывая его взглядом. — Как ахнет сверху, так — сразу!..»

Но парень вдруг снял с себя пиджак, по-пижонски перебросил его через плечо, и мне стало как-то не по себе: из богатыря он в одну секунду превратился в длинношеего гуся!

Разочарованный, я отвел от него глаза. С легким шумом пролетали по просторной мостовой троллейбусы, автобусы, автомашины; беспечно светило оранжевое сентябрьское солнце, а по ослепительно сверкающей и переливающейся в своих гранитных берегах ленте Москвы-реки, над которой вдали лиловели Ленинские горы, настойчиво толкал перед собою доверху нагруженную неуклюжую баржу крошечный, по сравнению с ней, закопченный буксирчик. Вот он, весь дрожа от напряжения и в то же время явно показывая, что это для него сущий пустяк, вдвинул ее под мост, потом скрылся под ним сам, оставив расходящиеся под углом волны, и река сразу же сделалась как бы шире и значительней. Стало видно, что по ней снуют суда, что на левой стороне раскинулся, весь утопая в кудрявой зелени и цветах, Центральный парк, а на правой — высятся новые огромные светлые здания.

И вдруг из-под моста и даже, как мне показалось, из-под самых моих ног вымахнула остроносая, похожая на стрелу, узкая, длинная лодка.

От неожиданности я чуть было не уцепился за чугунные перила — почудилось, что это мост со всеми нами внезапно сорвался с места и бесшумно, с легким содроганием покатился в другую сторону. То же самое, наверно, подумал и Сева, потому что я почувствовал, как он прижался ко мне.

А мускулистые, бронзовые от загара дяди, дружно отталкиваясь ногами и отгибаясь назад, слаженно били красными лопаточками длинных, тонких весел о воду, снова сгибали ноги, чтобы собрать воедино всю свою силу, и опять стремительно распрямлялись и дружно ударяли о воду. В их движениях, в том, как они упруго отталкивались ногами и, скользя на своих скамеечках, одновременно отгибались назад, чувствовалась страшная силища. Я отчетливо видел, как на их могучих плечах и спинах желваками вспухали и перекатывались большущие мускулы.

Почти все невольно задержались у перил, любуясь гребцами, а мы с Севой, одновременно озаренные одной и той же мыслью, переглянулись. Восемь же молодцов резали и резали, как ножом, острым носом своей лодки сверкающую воду и стремительно удалялись в сторону Окружного моста, полукруглые фермы которого проступали в лиловатом мареве.

— Во! — восхищенно выдохнул Сева.

— Да-а… — отлично понимая, что означает это «во!», отозвался я.

С этой минуты по мосту шли уже не мы, а двое из тех бронзовых богатырей, что промелькнули и исчезли вдали, как чудесное видение.

— У, такие своими веслами из Митьки отбивную котлету сделали бы! — с наслаждением и злорадством мечтательно сказал Сева, но тут же спохватился: — Постой-постой! Но ведь не ходят же они и по улицам с этими своими лопатками!

— Вообще-то да, — с сожалением вздохнул я.

Погруженные в невеселые размышления, мы как-то незаметно для себя очутились в парке, в главной аллее, где от самого начала и до конца высятся на каменных постаментах бесстыдно раздетые древнегреческие силачи и герои, которых раньше я старался не замечать. Однако на этот раз вдруг поймал себя на том, что любуюсь их статными, красиво сложенными фигурами, мощными торсами, массивными плечами и мускулистыми руками. «Пожалуй, — думал я, — если надеть на этих чудаков приличные трусы, дать по веслу да посадить в лодку, они бы выглядели неплохо. Особенно вон тот, с копьем на плече. Да если бы он вдобавок был еще загорелым, тогда б вообще!..»

— Нам бы такие мускулы! — забегая, как всегда, вперед и заглядывая мне в лицо, прошептал, словно прочитав мои мысли, Сева.

И мы опять увидели своего обидчика поверженным в пыли.

Но тут наше внимание привлекла толпа, волновавшаяся на Большом массовом поле. Мы обежали фонтан, затем огромную клумбу с яркими осенними цветами и в два счета оказались в толпе. С ходу опершись о чьи-то плечи и привстав на носки, я увидел, что на ярко освещенной прожекторами (солнце уже скрылось, и здесь было темно) концертной эстраде, на которой обычно дудел духовой оркестр или же пели и плясали разряженные артисты, поблескивают какие-то невысокие тонкие столбики. Между столбиками туго натянуты в три ряда белые канаты, а уж за ними, хлестко обмениваясь тумаками, прыгают на мысках, как мячики, друг перед другом два человека.