Сочинения барона Брамбеуса - Сенковский Осип Иванович - Страница 12

1832

Впервые: Новоселье. — Спб., 1833. — С. 1 — 36.

Подписано: Барон Брамбеус.

Повесть представляет собой переделку одного из произведений

Ж. Жанена.

ЧТО ТАКОЕ ЛЮДИ!

Шел факир. Это было в Индии, где факиров такое ж множество, как у нас титулярных советников. Шел он, чистя зубы рисовою соломинкою, хотя давно уже не обедал, и напевая во все горло старую санскритскую песню:

Чем тебя я огорчила,

Ты скажи, любезный мой...

Как вдруг он очутился на краю темной и глубокой ямы, прикрытой сухим хворостом и соломою. Это была волчья яма, но как в Индии волков не водится, то в нее по неосторожности упали обезьяна, змея удав, тигр и человек. Последний был золотых дел мастер, поставлявший брильянтовые перстни и табакерки в кабинет одного индийского султана.

Человек, увидев факира, стал просить, умолять, заклинать, чтобы он освободил его из ямы! Он предлагал ему за то чувствительную признательность, нелицемерную дружбу, награды, благодеяния, покровительство, услуги. Обезьяна, змея и тигр смирнехонько сидели в уголку и не говорили ни словечка.

Добрый и голодный факир не заставил себя просить долгое время. Он отвязал свой пояс, состоявший из длинного куска грубой бумажной ткани, и спустил его в яму. Человек, сбираясь уцепиться за конец его, счел нужным наперед понюхать табаку, потом приподнять полы платья, потом поправить на голове шапку. Между тем обезьяна проворнее его уцепилась за полотно, и факир вытащил ее на свет вместо золотых дел мастера. Он изумился! она с радости прыгнула ему на плечо, от всей души обняла его за шею своим хвостом, прыгнула опять и села на камне недалеко от того места.

По просьбе человека факир вторично опустил пояс свой в яму. Прежде, нежели тот вычихался, змей проворно обвился вокруг пояса и был таким же образом, как и обезьяна, благополучно поднят вверх и освобожден из плена. Огромное пресмыкающееся величественно развернуло кольца свои, зашипело в знак благодарности, отползло в сторону и обвилось около близстоящего дерева.

Факир испугался и подумал, что в этой яме весь зверинец Лемана[70], о котором всякую масляницу читал он в «Калькутских ведомостях» статьи с необычайными похвалами и возгласами, перепечатанные, вероятно, из нашей «Северной пчелы»; однако он решился еще раз бросить пояс свой в яму. Человек поспешил схватить рукою конец его; но тигр, ободренный примером двух своих союзников, выскочил из угла, опрокинул человека и сам повис на полотне. Бедный факир чуть не упал в обморок при виде ужасного зверя, вытащенного им вместо человека; но обмороки в том краю не в большом употреблении, притом, же и тигр не думал делать ему ничего худого: он только взглянул на него своим зверским взором, поскрежетал зубами вместо спасибо, отошел в сторону и лег.

Когда факир в четвертый раз готовился опустить пояс в яму, обезьяна, змеи и тигр все трое вдруг закричали ему по-санскритски:

— Стой! что ты делаешь?.. Оставь его там! Не вытаскивай человека из ямы. Сгинь он в ней, пропади!

— Почему же так? — спросил изумленный факир.

— Как почему? — воскликнула обезьяна. — Неужто не знаешь ты своего рода? Человек! да это глупейшее, хитрейшее, вероломнейшее животное во всей природе. Он презирает обезьян: а сам он что делает? Всю жизнь свою проводит в обезьянстве. Он даже издает сам для себя еженедельные журналы обезьянства с раскрашенными рисунками и еженедельно переделывает целую свою наружность по этим рисункам, всякий раз туже, всякий раз страннее, смешнее и гаже. Я хоть и обезьянничаю, хоть и кривляюсь, по крайней мере делаю это для собственной моей потехи, когда мне весело; он, напротив того, прибегает к этому средству единственно для того, чтоб обмануть других на свой счет, чтоб ослепить их, чтоб их поддеть, надуть, обобрать... фуй! как тебе не стыдно быть человеком! Поди лучше жить с нами, с честными природными обезьянами, в лесу, в бору, в пустом поле: я уверена, что ты будешь нас любить и почитать. У нас не найдешь ты ни измены, ни преступлений, ни пороков. Да какой у нас прекрасный пол! как он обезьянничает просто, натурально, неподдельно: уж право не так, как ваши женщины, которые всеми силами стараются подражать обезьянам, да не умеют!.. Говорю тебе, не вытаскивай его из этой ямы: придет время, что будешь в том раскаиваться!..

— Обезьяна судит весьма правильно, — примолвил змей, приподнимая голову. — Несравненно лучше иметь дело с обезьянами и змеями, чем с вашею братиею, честный факир. Я уж не стану говорить про обезьян: хотя человек и очень похож на них лицом и телом, но это не должно делать им никакого бесчестия: они, поистине, добрые, кроткие, шутливые, твари; а скажу лишь несколько слов о нашей породе. Змей употребляет жало только для своей защиты, он не наступает, не нападает ни на кого; а человек?.. О, любезный факир! Ни в каком болоте, ни в какой пещере в свете нет змеи, ехидны, дракона, наделенных от природы сердцем столь злобным, жалом столь ядовитым, как сердце и язык человеческие. Человек жалит и убивает собственных своих ближних, невинных и беззащитных, в шутку, для потехи, в удовлетворение своему тщеславию, из подобострастия, даже из предполагаемого угождения другому человеку, коим хочет он воспользоваться только при случае; он смеется и жалит, заключает в объятия любви, дружбы, гостеприимства и жалит до смерти. Злоба — его стихия, хитрость — его ремесло, орудие, следствие его природы. И он еще порицает нас, бедных безногих!.. Советую тебе, оставь человека в яме, если не желаешь испытать его неблагодарности. Ведь вы сами сознаетесь, что мы умнее вас!.. Вы же мудрость изображаете в лице змеи!..

— Послушайся нас, — присовокупил тигр грубым, сиплым голосом, — не будь ослом!.. Мы лучше тебя знаем людей. Тигры, коих вы обвиняете в лютости и кровожадности, ангелы о сравнении с твоими ближними. Мы ежели кого и убиваем, то единственно для удовлетворения нуждам голода: поевши, мы лежим спокойно и никого не пугаем. Ну, а человек — разбойник!.. урод, беспрерывно жаждущий крови!.. он для того лишь освежает силы свои сном и пищею, чтобы лучше убивать других. Убийство — это его забава, потеха, шутка, честь, богатство, даже ого роскошь. Жестокосердие признает он добродетелью и называет храбростью; долг признательности почитает он, по своему самолюбию, за нарушение его свободной воли. Он губит все — свой род, чужой, растения, воды, скалы, словом, грабит всю природу. Добрый факир, не делай ничего в пользу самого грозного и самого опасного на земле зверя. Знаешь ли, что я скажу тебе в рассуждении этого человека, который остался в яме? — Черт его побери!.. Это будет гораздо сходнее и для нас, и для самого тебя.

— Вздор!.. — сказал факир. — Вы так рассуждаете потому, что не читали санскритских философов: Платона, Бюффона, Канта, Галля[71] и других, которые доказали, что человек есть благороднейшее и лучшее произведение природы, существо полуземное и полунебесное, которое хотя и кусается, хотя убивает и обманывает, но делает все это правильно, рассудительно и весьма естественно — вследствие врожденных ему понятий и особенных шишек на его черепе: именно, понятий и шишек математической точки, линии, пространства, кусания, убийства и так далее. Но это вопросы философские, коих вы не понимаете: из этого рождаются понятия о причине бытия, о том, чего и постигнуть невозможно, и о высшем предназначении человека. Вы судили бы об этих вещах совсем иначе, если б вы знали, какое множество превосходных книг и рассуждений написал человек о филантропии, то есть о человеколюбии, то есть о любви самого себя. Стоит прочитать их, чтобы удостовериться, до какой степени люди — добрые люди. Знаете ли, что они делают, когда кто-либо из них съест тайком овцу или вола, коих другой человек кормил на пищу для самого себя? Они его вешают и умерщвляют: это называется — «правосудие, нравственность». А знаете ли, как они хорошо ведут себя, когда преступник, заключенный в тюрьму, обреченный смертной казни, сам посягнет на свою жизнь и поранит себе горло гвоздем или перочинным ножиком? Они тотчас окружают его целебными пособиями, услугами, удовольствиями, наслаждениями; стараются восстановить его здоровье и спокойствие духа и, когда он сделается совершенно здоровым и веселым, тогда уже ведут его к виселице и торжественно вешают. Это называется «человеколюбие, утонченная кротость нравов». Ну, покажите мне такое нежное сердце в каком бы то ни было другом животном?.. Да еще теперь в Парижо-пура, Лондоно-пура и других городах индийских идет между красноречивыми людьми очень жаркий спор о том, имеет ли человек право вешать своего ближнего, уличенного в проступке и приговоренного судом к истреблению. Все человеколюбцы согласны в той истине, что это жестоко, бесчеловечно убивать подобное себе существо, которое украло и съело чужого вола или чужую лошадь — разумеется, убивать его поодиночке, ибо в то же самое время, те же красноречивые человеколюбцы, баллотируя бюджет военного управления, единодушно говорят, что убить вдруг тридцать или сорок тысяч таких же существ на поле брани есть дело прекрасное, превосходное, достохвальное. Я всегда любил человеколюбие и хочу непременно спасти этого человека. Увидите, какую статью напишут в «Калькутских ведомостях» о моем благородном подвиге на пользу погибающего человечества. Если мне случится быть в этом городе к тому времени, то я постараюсь прочитать ее предварительно и, как это обыкновенно водится, немножко поправить слог, чтоб полнее отдать себе справедливость: прибавлю еще несколько мыслей о; превосходстве и непостижимости ума нашего.