Дитя дьявола - Хейер Джорджетт - Страница 5

— Он такой очаровательный, правда, Видал?

Милорд хмуро глянул на кузину.

— Джулиана, я правильно понял: ты предпочитаешь в роли мужа мистера Комина, а не меня?

— Без всякого сомнения, — заверила его мисс Марлинг.

— Девочка моя, у тебя на редкость дурной вкус, — бесстрастно заявил Видал.

— Вот как, дорогой кузен! А могу я полюбопытствовать, неужто тебе больше по нраву та белобрысая корова, с которой я видела тебя в Воксхолле?

— Ошибаешься, моя милая Джу. Я не собираюсь жениться ни на тебе, ни на ком-либо еще. К тому же я не понимаю, какую именно белобрысую корову ты имеешь в виду.

Мисс Марлинг насмешливо фыркнула и присела в почтительном реверансе.

— Я не имею ничего общего с вашей компанией, милый кузен, а потому не могу сообщить вам имя этой жеманной куклы.

Маркиз учтиво поклонился.

— Зато я живу, а не прозябаю, милая Джулиана.

— Ты бесстыдный и дерзкий тип, Доминик! — вспылила мисс Марлинг и удалилась.

Глава II

Герцогиня Эйвон сидела в залитой солнцем гостиной и внимательно слушала свою золовку леди Фанни Марлинг. Леди Фанни явилась с утренним визитом, чтобы за чашкой шоколада и сахарным печеньем обсудить дела на предстоящую неделю.

При безжалостном свете дня леди Фанни выглядела не столь впечатляюще, как вечером; герцогиня же, хотя ей уже перевалило за сорок, умудрилась сохранить на щеках девичий румянец и не испытывала необходимости прятаться от солнечных лучей. Леди Фанни, старательно выбрав стул так, чтобы оказаться спиной к окну, не могла не испытывать естественной обиды на судьбу. В самом деле, Леони мало чем отличалась от того сорванца в юбке, которого герцог Эйвон привез в Англию двадцать четыре года назад. Фигура герцогини поражала стройностью, ее золотисто-рыжих свободно распущенных волос еще не коснулась седина. Ее глаза, эти огромные темно-синие озера, очаровавшие герцога, светились все так же ярко. Двадцать четыре года замужества придали Леони достоинства и чисто женской мудрости, которой ей так недоставало в молодости. Но ни обязанности жены и матери, ни громкий титул, ни высокое общественное положение не смогли уничтожить в ней парижского сорванца-гамэна. Леди Фанни считала Леони слишком порывистой, но поскольку в глубине души искренне любила свою невестку, то признавала, что пылкость лишь придает герцогине очарования.

Впрочем, сегодня ее светлость не была настроена восхищаться невесткой. Досточтимую леди вдруг осенило, что жизнь — весьма утомительное занятие, полное неоплаченных счетов и неблагодарных дочерей. Леди Фанни особенно задевало то, что Леони выглядит такой безмятежной, словно ее ничуть не волнуют скандальные выходки сына.

— Честное слово! — возмущалась ее светлость. — Я не понимаю, почему мы, бедняжки, должны жертвовать собой ради бессовестных детей, словно задавшихся целью опозорить своих родителей.

Леони удивленно взглянула на нее.

— Не думаю, — резонно возразила герцогиня, — что Джон когда-либо осмелится опозорить тебя, Фанни.

— Я говорю не о Джоне! — вскипела леди Фанни. — Сыновья — это совсем другое дело; хотя мне, конечно, не следовало этого говорить, поскольку тебе и так хватает забот с Домиником. Я не могу понять, как ты ухитрилась не поседеть за все эти годы!

— Доминик вовсе не доставляет мне никаких забот, — твердо ответила Леони. — Я нахожу его fort amusant[7].

— Надеюсь, последняя его выходка не покажется тебе fort amusant, — съехидничала леди Фанни. — Не сомневаюсь, твой изобретательный сын когда-нибудь свернет себе шею. Вчера на званом вечере Видал не придумал ничего лучшего как поспорить с молодым Кроссли… я отродясь не встречала такого отпетого повесу и премного сожалею, что мой Джон общается с его компанией! Твой драгоценный отпрыск заключил безумное пари: он поклялся промчаться на своем двухколесном экипаже из Лондона в Ньюмаркет за четыре часа. Я слышала, что ставка — пятьсот гиней, фу-ты ну-ты!

— Доминик прекрасно управляется с лошадьми, — с надеждой заметила Леони. — Думаю, шеи он себе не свернет, но ты tout de meme[8] права, дорогая Фанни. Легкомыслие мальчика меня беспокоит.

— Мало ему было этого рискованного пари — а его он вполне может проиграть…

— Он не проиграет! — негодующе вскинулась ее милость. — Я сама готова заключить с тобой пари, что Доминик не проиграет!

— Бог мой, дорогая, не знаю, что я могла бы поставить на кон! — горестно воскликнула леди Фанни, позабыв на мгновение о цели своего визита. — Тебя-то мой братец Эйвон одаривает карманными деньгами и осыпает драгоценностями, я же пребываю в ожидании, что вот-вот попаду в то ужасное место, где постоянно оказывается мот Руперт. Ты мне не поверишь, но я уже месяц не выигрывала ни в мушку, ни в фараона; а что касается виста, то, клянусь, я бы многое отдала, чтобы эта игра никогда не появлялась на свет. Но все это не имеет отношения к делу. Во всяком случае, я бы не могла спокойно наблюдать, как мой собственный сын превращается в мишень для сплетен из-за своих нескончаемых пари, стрельбы по разбойникам и прочих подвигов.

В глазах Леони загорелся огонек интереса.

— Расскажи, — потребовала она. — Что за разбойники?

— История вполне в духе Видала. Вчера вечером он открыл стрельбу на Хаунслоу-Хит, убил какого-то проходимца, а тело бросил на дороге.

— Видал — хороший стрелок, — с гордостью заметила Леони. — Но я предпочитаю поединки на шпагах. Монсеньор солидарен со мной, а вот Доминику больше нравятся пистолеты.

Леди Фанни в сердцах топнула ногой.

— Должна сказать, ты столь же неисправима, как и твой несносный мальчишка! — вскричала она. — Посторонние могут сколько угодно называть Доминика дьявольским отродьем и относить его выходки на счет Эйвона, но я-то считаю, что он больше походит на свою отчаянную матушку.

Леони расплылась в улыбке.

— Voyons[9], приятно слышать! Ты и в самом деле так думаешь?

Леди Фанни не успела ответить, ибо за ее спиной тихо отворилась дверь. Гостье не понадобилось поворачивать голову, чтобы увидеть, кто вошел, поскольку об этом красноречиво говорило лицо Леони.

Мягкий голос произнес:

— Насколько я понимаю, моя милая сестрица Фанни по своему обыкновению сетует на выходки моего сына.

— Монсеньор, наш Доминик застрелил разбойника! — похвасталась Леони, опередив леди Фанни, явно вознамерившуюся излить на брата поток мрачного брюзжания.

Его милость герцог Эйвонский медленно подошел к камину и протянул холеную руку к огню. Последние годы герцог не расставался с тростью из черного дерева, но сохранил прямую осанку, да и на трость опирался скорее для завершенности образа. Лишь глубокие морщины выдавали его возраст. Герцог был облачен в камзол из черного бархата с серебряной шнуровкой, а парик, завитый по последней французской моде, был обильно напудрен. Глаза Эйвона нисколько не утратили былой насмешливости, и в голосе его сквозила прежняя ирония, когда он ответил:

— Весьма похвально.

— И оставил тело гнить на дороге! — замогильным голосом добавила леди Фанни.

Изогнутые брови его милости поднялись.

— Разделяю твое негодование, дорогая. Весьма неприятный конец.

— Вовсе нет, Монсеньор, — рассудительно заметила Леони. — Не мог же Доминик взять мертвое тело с собой. Да и вообще, какая от трупа польза?!

— Дитя мое, ты никогда не упускаешь случая сказать что-нибудь жестокое! — простонала леди Фанни. — Если бы предо мной сидела не ты, я бы решила, что этот пассаж принадлежит твоему чаду! Слышали бы вы, что он сказал в свое оправдание… Не мог же он, дескать, притащить труп на званый вечер и тем самым испортить всем настроение! Брррр, — леди Фанни содрогнулась.

— А я и не знал, что Видал способен быть столь щепетильным, — заметил его милость и опустился в кресло. — Несомненно, ты заявилась к нам не только для того, чтобы посетовать на проделки Видала.