Вечера с историком - Sabatini Rafael - Страница 19

Священник признался, что он, вдохновленный любовью к своей стране и страстным желанием освободить Португалию от испанского ига, никогда не оставлял надежды добиться всего этого на деле и помочь дону Антонио, настоятелю монастыря Крату, воссесть на трон своих предков. Он стал вынашивать замысел, толчком к которому послужила пылкая натура принцессы Анны и неприятие ею монашеской жизни. Но отцу Мигелю не хватало главного орудия, исполнителя его планов. И тут он, на свое счастье, встретил на улицах Мадригала Эспинозу. Когда-то Эспиноза был солдатом и поездил по белу свету. Во время войны между Испанией и Португалией он сражался на стороне короля Филиппа и подружился с отцом Мигелем благодаря тому, что сумел уберечь монастырь от вторжения солдатни. Таким образом священник не только завел новое знакомство, но и получил свидетельство находчивости и храбрости Эспинозы. Ростом тот был с дона Себастьяна, и король вполне мог бы напоминать Эспинозу телосложением по прошествии стольких лет. Сходство с покойным монархом было просто сверхъестественным. Борода и шевелюра другого цвета? Ну, да это дело поправимое. Он вполне может сыграть роль Таинственного Принца, возвращения которого с таким терпением и уверенностью ждала Португалия. В те времена были и другие самозванцы, но они не обладали преимуществами, которыми обладал Эспиноза, и установить их происхождение не составляло труда. Помимо природного сходства, у Эспинозы было поручительство дона Мигеля, поднаторевшего в такого рода делах лучше всех в мире, и племянницы короля Филиппа, на которой он должен был жениться, как только поднимет свое знамя. По замыслу, всей троице надлежало, устроив свои дела, отправиться в Париж, где самозванца признают живущие в изгнании друзья дона Антонио. Настоятель монастыря Крату тоже участвовал в заговоре. Оставаясь во Франции, дон Мигель мог через своих лазутчиков влиять на ход дел в Португалии, а в скором времени отправился бы туда собственной персоной, чтобы организовать народное движение в поддержку всеми признанного претендента на престол. Все это давало ему основания надеяться на восстановление независимости Португалии. А когда эта цель будет достигнута, в Лиссабоне объявится дон Антонио, разоблачит самозванца и сам примет венец, став королем страны, вырванной из рук испанцев.

Таков был хитрый замысел священника. Его отличали ясность цели и полное пренебрежение к пустякам, каковыми отец Мигель считал судьбу принцессы и жизнь главного исполнителя коварного плана. Что такое судьба внебрачной дочери Иоганна Австрийского и солдата удачи, ставшего кондитером? Что это такое в сравнении с освобождением королевства, избавлением населения от рабства, счастьем целого народа? Да ничто. Так думал отец Мигель, и его заговор вполне мог бы иметь успех, кабы не безмерное тщеславие Эспинозы, который не удержался от соблазна пустить пыль в глаза Гонзалесам в Вальядолиде. Тщеславие не покидало этого человека до самой смерти, которую он встретил в октябре 1595 года, ровно через год после ареста. До самого конца он изворачивался, избегая признаний, способных пролить свет на его личность и туманное происхождение.

— Если бы вы знали, кто я такой… — говорил он и тотчас же умолкал.

Приговорили его к повешению, утоплению и четвертованию. Участь свою этот человек принял спокойно и мужественно. Отец Мигель погиб той же смертью и столь же достойно, но прежде был лишен монашеского сана.

Что касается бедной принцессы Анны, раздавленной стыдом и унижением, то она понесла наказание еще в июле. Уполномоченный инквизиции вынес ей приговор, который был утвержден королем Филиппом. Девушку перевели в другой монастырь и заточили на четыре года в келью. Каждую пятницу ее сажали на хлеб и воду. Анну объявили недостойной и неспособной занимать какое-либо особое положение, и до истечения срока наказания с ней надлежало обращаться как с самой заурядной монахиней. Цивильный лист ее был отменен, и она осталась без содержания. Лишили ее и всех почестей и льгот, пожалованных прежде королем Филиппом, своему дядьке королю, сохранились до наших дней. Эти письма не тронули холодную безжалостную душу Филиппа Испанского. Вся вина девушки состояла в том, что она не вынесла навязанной ей аскетической жизни и, повинуясь зову изголодавшегося сердца, дала себе увлечься ролью защитницы и помощницы человека, в котором видела несчастного принца, окутанного романтическим ореолом. Да еще в желании переехать из монастыря во дворец.

Бедняжка несла свою кару почти полных четыре года. И страшнее всего для нее были вовсе не те тяготы и лишения, которым подверг ее король Филипп. Страдания истерзанного и униженного духа оказались куда ужаснее. Волна прекрасных надежд на миг вознесла ее над тоской и мраком, но Анна тотчас же оказалась низвергнутой в пучину черного отчаяния, к которому теперь прибавились невыразимый стыд и нестерпимые муки оскорбленной гордости.

И, как я уже говорил, не было в истории повести печальнее, чем повесть о принцессе Анне.

5. КОНЕЦ ДАМСКОГО УГОДНИКА. Убийство Генриха IV

В 1609 году умер последний герцог Клеве, и король Генрих IV Французский и Наваррский влюбился в Шарлотту де Монморанси.

Сочетанию этих событий суждено было повлиять на судьбы Европы. Сами по себе они были незначительны: смерть пожилого человека — дело обычное, равно как и влюбленность Генриха Наваррского. Жизнь этот господин вел напряженную во всех отношениях, любовь же была его единственной отдушиной, и ни преклонные лета (тогда ему было 56), ни полные негодования обвинения Марии Медичи, его многострадальной флорентийской супруги, не могли помешать Генриху предаваться своим наклонностям.

Возможно, на свете когда-то жил и более неверный супруг, чем Генрих IV, но, скорее всего, вряд ли. Его любовные похождения были вызывающе дерзновенны, вкусы, когда дело касалось женщин, — всеобъемлющи, а числом незаконнорожденных детей он превосходил своего внука, английского «султана» Карла II. Правда, Генрих отличался от последнего тем, что, потакая своим слабостям, все же не был таким «азиатом». В сравнении с ним Карл был просто тупым распутником, превратившим Уайтхолл в гарем. Генрих предпочитал романтику, приключение и умел быть галантным во всех смыслах этого слова.

Однако в интрижке с Шарлоттой де Монморанси ему, вероятно, не удалось проявить свою галантность в полной мере и выжать из нее все возможное. Прежде всего, как я уже говорил, ему шел пятьдесят шестой год, а в таком возрасте трудно выказывать страсть к двадцатилетней девушке, не становясь при этом посмешищем. К несчастью для него, Шарлотта, видимо, так не считала. Напротив, ухаживания Генриха льстили ей и так вскружили прекрасную пустую голову, что девица начала отвечать на страсть, которую сама же и пробуждала.

Семейство Монморанси желало бы выдать Шарлотту замуж за веселого и остроумного Маршала де Бассомпьера и, хотя он вовсе не был увлечен ею, тем не менее считал эту партию вполне сносной. И охотно вступил бы в брак, не выкажи король своих устремлений самым откровенным и бесстыдным образом.

— Бассомпьер, я буду говорить с вами, как друг, — заявил Генрих. — Я влюблен, влюблен отчаянно, и моя возлюбленная — мадемуазель де Монморанси. Если вы женитесь на ней, я вас возненавижу. Если она меня полюбит, вы возненавидите меня. Разрыв дружеских отношений с вами принесет мне несчастье, ибо я люблю вас и искренне к вам привязан.

Этого оказалось достаточно, чтобы Бассомпьер оставил мысли о женитьбе, которая сулила ему либо нелепую участь самодовольного рогоносца, либо вражду с собственным правителем. Так он и сказал королю, поблагодарив за откровенность. После чего Генрих, пуще прежнего возлюбивший Бассомпьера за его здравый смысл, раскрыл ему свои дальнейшие планы.

— Я подумываю выдать ее за своего племянника, Конде. Так она останется в нашей семье и будет мне утехой в старости, которая уже не за горами. Конде, у которого на уме одна охота, получит сто тысяч ливров годового дохода и сможет вволю поразвлечься на эти деньги.