Рыцарь Таверны - Sabatini Rafael - Страница 18

Глава 13. Странный Кеннет

С наступлением утра Криспин, однако, не проявил никаких признаков желания расставаться с замком Mapлеев. При этом он вовсе не стал касаться вопроса отъезда.

Грегори также не настаивал на этом. В силу того, что он сделал для Кеннета, Ашберн был в долгу у Геллиарда, к тому же наутро он слабо припоминал содержание вчерашнего разговора. Единственное, что отложилось у него в голове, это то, что Криспин был другом Роланда Марлёя.

Кеннет также был не прочь, чтобы Криспин задержался у них подольше, и не требовал от него продолжения пути и осуществления мести, чему юноша поклялся помогать. Он тешил себя надеждой, что со временем Геллиард забудет о своем желании и не станет предпринимать никаких шагов. В целом, однако, это не очень беспокоило его. Он был больше озабочен поведением Синтии. Все его пламенные речи она слушала вполуха, иногда прерывала его, как бы желая сказать, что он человек громких слов, но мизерных деяний. Что бы он ни делал, она все находила не заслуживающим внимания, и не упускала случая сказать ему это. Она обзывала его вороной, набожным лицемером и другими обидными прозвищами. Он слушал ее в изумлении.

— Неужели пристало тебе, Синтия, выросшей в хорошей набожной семье, смеяться над символами моей веры? — кричал он в исступлении.

— Вера! — рассмеялась она. — Это только символ и больше ничего: псалмы, проповеди и вождение за нос.

— Синтия! — воскликнул он в ужасе.

— Идите своей дорогой, сэр, — ответила она полушутя-полусерьезно. — Разве настоящая вера нуждается в символах? Это касается только вас двоих: тебя и Господа Бога, и он будет смотреть на твое сердце, а не на твое одеяние. Зачем же тогда, ничего не выигрывая в его глазах, ты теряешь свое лицо в глазах других людей?

Щеки Кеннета вспыхнули румянцем. Он отвел взгляд от террасы, по которой они прогуливались, и взглянул вниз на тенистую аллею, ведущую к замку. В этот самый момент по аллее лениво прогуливался сэр Криспин… Он был одет в красный камзол с серебряной оторочкой и серую шляпу с большим красным пером, которые он почерпнул из обширных гардеробов Грегори Ашберна. Вид Криспина дал Кеннету повод для возмущения.

— Вы бы предпочли мне вот такого мужчину? — воскликнул он с жаром.

— По крайней мере, это мужчина, — последовал язвительный ответ девушки.

— Мисс, если для вас мужчиной является пьяница, грубиян и задира, то я бы предпочел, чтобы вы не считали меня таковым.

— А кем, сэр, вы бы хотели, чтобы вас считали?

— Джентльменом, мисс, — последовал напыщенный ответ.

— Вы собираетесь заработать этот титул, оскорбляя человека, которому обязаны жизнью?

— Я не оскорбляю его. Вы сами в курсе того пьяного инцидента, который имел место три ночи назад, когда мы праздновали мое возвращение в замок Марлёй. И я не забыл, чем обязан ему. И отплачу ему тем же, когда придет время. Если я и произнес обидные слова, то только в ответ на ваши насмешки. Неужели вы думаете, что я могу соперничать с ним? Знаете, как роялисты прозвали его? «Рыцарь Таверны».

Она осмотрела его с веселым изумлением.

— А как они называли вас, сэр?» — «Рыцарь Проповедник»? Или «Рыцарь Белого Пера»? Я нахожу вас скучным и утомительным. Я бы предпочла быть рядом с человеком, который помимо несомненных мужских качеств обладал бы еще и другими достоинствами: честностью, храбростью и на счету которого было бы немало подвигов, нежели такого, в котором нет ничего мужского, за исключением плаща — священный символ, которому вы придаете столько значения.

Его красивое лицо пылало.

— В таком случае, мисс, я оставляю вас с грубым и неотесанным кавалером.

И, слегка поклонившись, он повернулся и покинул ее. Теперь настала очередь Синтии сердиться. Она обругала его в душе за грубость и трусливое бегство, заключив, что, честно говоря, она несколько преувеличила достоинства Криспина. Ее чувства к этому безбожнику можно было скорее назвать жалостью. Судя по рассказу об их бегстве, Криспин был храбрым человеком, не лишенным смекалки, а такие качества в мужчине, по мнению Синтии, не гармонировали с его беспутной жизнью. Может, когда-нибудь, узнав его поближе, ей удастся вернуть его на путь добродетели.

С этими мыслями она, не дожидаясь более близкого знакомства, пыталась оказать влияние на Криспина, но он постоянно сводил все разговоры к шуткам, используя свой изворотливый ум. В Синтии он увидел препятствие к осуществлению своей мести. Он почувствовал, что теперь возмездие не принесет ему должного удовлетворения. Она казалась такой прекрасной, невинной и чистой, что он не раз удивлялся, как она могла быть дочерью Грегори Ашберна. Его сердце сжималось при мысли о том, как эта невинная душа должна будет настрадаться от тех несчастий, которые он собирался обрушить на их семью.

Первые дни своего пребывания в замке Марлёй он с нетерпением ждал возвращения Джозефа Ашберна. Теперь каждое утро он ловил себя на мысли, что в душе надеется, что Джозеф сегодня не приедет.

Из Виндзора прибыл курьер с письмом для Грегори, в котором Джозеф сообщал, что Лорд-генерал покинул замок и отправился в Лондон, а он отправляется за ним вслед. И Грегори, не имевший возможности оповестить брата, что пропавший Кеннет объявился в замке, был вынужден набраться терпения и ожидать его возвращения.

Так пролетела неделя. Обитатели замка Марлёй пребывали в мире и спокойствии, не подозревая, что живут на вулкане. Каждую ночь после того, как Кеннет и Синтия покидали залу, Грегори и Криспин подсаживались к столу и начинали хлестать вино — один, чтобы напиться, другой, как обычно, чтобы заставить себя забыть о мести, Сейчас он, как никогда, нуждался в этом, ибо боялся, что мысль о Синтии лишит его мужества. Если бы она ругала его, презирала за его образ жизни, тогда бы, возможно, мысли о ней не так бередили его душу. Она везде искала его общества, ее не отталкивали его попытки избегать встреч с ней, и каждый раз она относилась к нему с такой добротой, что это повергало Криспина в отчаяние.

Кеннет, не подозревая об ее истинных намерениях по отношению к Криспину, а видя только внешние проявления внимания, которые он в порыве ревности истолковывал по-своему и преувеличивал, стал мрачным и раздражительным и с Синтией, и с Геллиардом, и даже с Грегори.

В конце концов жгучая ревность, казалось бы, выплеснула на поверхность все зло, которое таилось в мальчике, и оно на время подавило его врожденную добродетель — если религиозное воспитание можно причислить к добродетели.

Он начал медленно, но твердо отбрасывать от себя символы веры — свое траурное одеяние. Сначала он подыскал себе другую шляпу, помоднее, с пером, потом спорол белые полосы плаща, а затем и сам плащ украсился серебряными кружевами. Так понемножку, шаг за шагом, происходили превращения Кеннета, и к концу недели он уже выступал как настоящий благородный кавалер. Из сурового аскета он за несколько дней превратился в отвратительного фата, хлыща. Его светлые волосы, которые еще до недавнего времени ниспадали на лоб, теперь были немыслимо завиты и схвачены за правым ухом голубой лентой.

Геллиард с изумлением наблюдал за его превращениями. Зная, на какие глупости способна обиженная молодость, он во всем винил Синтию и по своему обыкновению подсмеивался над мальчиком. Грегори тоже веселили выходки Кеннета, и даже Синтия порой улыбалась.

Облачившись в придворные одежды, Кеннет приобрел замашки настоящего вельможи, его речь стала порывиста и надменна, более того, его уста, которые были невиннее младенца, стали извлекать некоторые не совсем приличные клятвы, к которым частенько прибегал Криспин.

Раз Синтии нужен грубый ухажер, решил он, то он таковым станет. К сожалению, у него не хватало смекалки, чтобы понять, что в этих одеяниях он вызывает у нее. не столько интерес, сколько удивление.

— Что значит весь этот павлиний наряд? — как-то раз спросила она у Кеннета. — Это тоже символы?

— Можно считать их таковыми, — угрюмо отвечал он. — Прежним я вам не нравился.