Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна - Страница 3

Но главное не в костюме, а в том, чтобы вновь обрести уверенный тон. Она сама чувствует: с тех пор даже голос у нее какой-то не свой. Все не так! Вот и сейчас… Она изо всех сил старается заинтересовать ребят, а они как-то вяло заинтересовываются.

Валентина Федоровна взглянула на небо, в синеве которого чернело столько подъемников, что оно напоминало чертеж, затем обернулась к своим питомцам. Дольше всего ее глаза задержались на Тане. Хорошая девочка! Удивительно тонкое, смышленое личико. На нее можно надеяться: она всегда отзовется, не подведет.

— Таня, я тебя попрошу… Объясни нам, пожалуйста…

Однако «хорошая девочка» не оправдала надежд, не отозвалась, просто-напросто подвела. Она уставилась на классного руководителя синими удивленными глазами и ни звука в ответ.

А что у нее такого особенного спросили? Какие законы механики применены к конструкция башенного крана? Уж она-то могла бы ответить…

До Тани вряд ли дошел смысл вопроса: ей в эту минуту было не до подъемников. Тане прямо в макушку дышала Ира Касаткина. Дышала и что-то шептала. Этот язвительный шепот низвергал Таню с небес на землю. На грешную землю, где люди, не подумав, заключают пари.

Порывисто оттолкнувшись от перил — спиной к Валентине Федоровне, лицом к Алеше, — Таня произнесла:

— Хочешь, Алешка, скажу одну вещь? Вообще… Я сейчас тебе знаешь скажу…

Убедившись, что нескладные Танины слова интересуют девочек куда больше, чем прекрасно оборудованная гавань, Валентина Федоровна пробормотала:

— Ладно… В механизации разберемся дома, то есть в школе…

Таня решительно отвела Алешу в сторону, заставила склонить ухо к ее губам. Лицо Тани скрыто от глаз Алеши, но не скрыто от девочек. Ира, Лида и Вера могут видеть гримаску, позаимствованную у той же Иры, которая любит изображать интересных актрис. Таня ловкая! Она делает все возможное, чтобы со стороны казалось, будто ее слова схожи с теми, какими озвучены картины, пока еще знакомые ей главным образом благодаря телевизору.

— Понимаешь, Алешка… У меня замечательный материал для статьи, — тихо произносит она. — Только молчи!

— Вот здо?рово! — Редактору стенной газеты не так часто плывет в руки замечательный материал. — А ну покажи!

Прекрасно. У Алеши очень заинтересованный вид. Таня говорит еще тише:

— Он внизу, материал. — Таня тянет редактора к лестнице, ведущей в нижний салон. — Блокнот при тебе?

Ее оживление исчезло, как только они с Алешей остались наедине в узеньком коридоре с рядом коричневых дверок.

— Ну?.. — торопит Алеша.

Кто бы подумал, что он так всерьез загорится!..

— С-сейчас… Мы с мамой… помнишь, мы прошлым летом ездили по каналу в Череповец? Там металлургический завод… Там мамин брат…

— Об экскурсиях думаешь написать?

— Я? И-нет…

Таня растерянно уставилась на Алешу. Вот громадина! Всегда на него приходится смотреть снизу. Щеки круглые, толстые, скулы блестят. Из-за своей белой панамки похож на повара или пекаря. Было сказано: взять на экскурсию головные уборы, — все и взяли косынки, береты, фуражки, кепки — выбор велик! А этот напялил свою обожаемую панаму, и хоть бы кто прыснул.

— Так какая же тема? — Редактор стенной газеты заметил таблички, приделанные к каждой из коричневых дверок: «Душ команды», «Третий штурман», «Камбуз», и потер руки. — Очерк о путешествиях? Как раз каникулы на носу…

Таню тем временем осенило. Она подвела Алешу к листу бумаги, вправленному в деревянную рамку.

— Вот! Готовая тема.

Алеша прочел: «Расписание тревоги «Человек за бортом».

— «…бросить спасательный круг… сообщить на капитанский мостик… шлюпку на воду… санитарная группа обеспечивает необходимую медицинскую помощь…»

— Ясно! — Можно быть увальнем и при этом любить, чтобы все было ясно и четко. — Хочешь увязать со своей медициной?

Таня с Алешей — друзья детства. Они с давних пор живут в одном доме, гуляют в одном дворе, делятся многими тайнами. Свое решение стать врачом Таня долго (не меньше месяца!) держала в секрете. Первому выложила Алеше. Он не смеялся, не отговаривал. Так же, как в эту минуту, внимательно наклонился и потер пальцем высокий выпуклый лоб. Сейчас Таня чувствует себя очень неважно… Чтобы не слишком быть виноватой перед Алешей, она тут же решает и впрямь написать замечательную статью.

— Понимаешь, Алешка, очень гуманная тема: «Человек за бортом…»

— Ты о чем? Что-то случилось в школе?

— Пока ничего… Но, может быть, дай бог…

— Дай бог?!

Оба расхохотались. Очень удачно, что Ира Касаткина спустилась вниз как раз в эту минуту.

— Вы, я вижу, не скучаете! — Голубая юбка, вздувшаяся бочонком, казалось, заполнила весь коридор. — А мы наверху занялись чайками. Пришла за вами. Пойдем их кормить? Хотя… — В звонком голоске зазвучали недобрые нотки. — Хотя Таня, как видно, сама надеется пирожков с мясом отведать.

— Таня! — Алеша с комичной важностью ткнул пальцем в печатный текст, висящий под стеклом на стене. — Заучи сигнал бедствия. На случай, если тебя кто обидит.

Таня запомнила слово в слово:

«…в случае нужды в помощи других судов — ряд продолжительных с понижением звука (заунывных) свистков».

Сигнал бедствия… А ведь бедствие надвигается! Допытайся Алеша, о каких пирожках зашла речь, Тане лучше не жить… Надо взять да признаться, прямо так и сказать… Однако, пока Таня раздумывала, собиралась с духом, белая панамка исчезла следом за новеньким голубым платьем.

…Раскормленные подмосковные чайки — непременные спутники каждого теплохода. Они зорко выслеживают крошки, кинутые за борт. Вот и сейчас все годное в пищу, не достигнув воды, исчезало в жадно раскрытых клювах. Пассажиры удивлялись проворству и зоркости птиц. Особенно восторгался старшеклассник Костя Юсковец, прозванный Индусом за смуглый цвет кожи. Сдвинув на затылок свою красивую тюбетейку, громко предложил:

— Ребята, а что, если и нам подзаправиться?

Возражений не поступило. У каждого в руках зашуршали увесистые свертки. Появились бутерброды и самая разная испеченная к празднику вкусная снедь. У каждого, кроме Женьки Перчихина. Этот, разумеется, и завтрак ухитрился забыть. Снова весь класс возмутился:

— Растяпа!

— А я не забыл. Я нарочно. Чересчур дома нажрался.

— Ты что — верблюд? На сутки вперед заправляешься?

— Верблюд.

Посвистывая, скрестив на груди руки, Перчихин всем своим видом выказывал презрение к еде.

Не в первый раз Валентина Федоровна задумывается о Жене. Какой он, к примеру, дома? Неужели тоже «негативист»? Она вспоминает отца Жени — такого же длиннолицего, бледного. Незадолго до праздников он наконец-то появился в учительской. Сдержанно поклонился, сел так, чтобы не измялась ни одна складочка на добротном сером костюме, и раскрыл кожаную новенькую папку на молнии. Важно извлек из папки бумагу — вызов в школу (четвертый по счету!), — будто для беседы с классным руководителем требовалось предъявить документ.

Вежливо выслушав Валентину Федоровну, пожаловался на занятость. Легко согласился, что у сына несносный характер, обещал принять «надлежащие меры». Какие меры, неизвестно. Результатов пока не видно.

Сейчас Перчихин-младший стоял, продолжая насвистывать, куражась перед теми, кто с аппетитом поглощал домашнюю снедь. И все же в бледном лице с нелепо вытянутым подбородком Валентина Федоровна угадывает уныние. Почему-то именно сегодня, в сиянии весеннего солнца, Женя выглядит особенно хилым, несмотря на завидный рост. Рядом с другими мальчишками, со всеми этими здоровяками — хоть обряжай их в тельняшки да начисляй во флот! — Женя просто заморыш. И такой неспокойный, такой нескладный…

Внезапно Валентину Федоровну пронзило острое чувство вины; как же так, как же она ни разу не побывала у Жени дома?! Ко многим зашла, к Перчихиным — нет. И не потому, что считала это ненужным, а потому… потому, что оберегала себя, свое самолюбие.