Псы господни - Sabatini Rafael - Страница 21

Они поднимались по извилистой тропинке, испещренной солнечными бликами; лучи солнца пробивались сквозь ветви, еще мокрые после ночной бури. Впереди леди с собакой, за ней — дон Педро, отчасти потому, что к этому его обязывало нынешнее положение, отчасти потому, что они не могли идти рядом по узкой тропинке. Приближаясь к вершине холма, где заросли кончались, они услышали доносившуюся сверху веселую песню. Слова песни, которую пел сильный мужской голос, трудно было разобрать, что, впрочем, не имело значения. Суть ее сводилась к тому, что жизнь моряка — веселая, переменчивая, бродячая. Дон Педро засмеялся: его воспоминания о жизни на море включали все, что угодно, только не веселье.

Услышав его смех, Маргарет замедлила шаг, глянула на него через плечо, и на губах ее мелькнуло подобие улыбки. Кто-нибудь другой, не обладавший сатанинской проницательностью дона Педро, решил бы, что она улыбнулась сочувственно, оценив его чувство юмора. Дон Педро же уловил в улыбке нечто иное, таинственное, пока непостижимое для него. Тайна раскрылась, когда они увидели певца, миновав наконец мокрые заросли и оказавшись на открытой вершине холма, поросшей вереском. В лучах утреннего солнца он переливался золотом и пурпуром. Дон Педро увидел высокого юношу с беззаботным выражением лица.

Он приветствовал появление Маргарет радостным криком, его смеющиеся глаза засветились от радости. Длинноногий, в высоких сапогах из недубленой кожи, он слегка раскачивался при ходьбе, и по этой нарочито-тяжелой матросской походке каждый встречный должен был с первого взгляда распознать в нем старого морского волка, каковым он себя и почитал. Каштановые волосы, развевавшиеся на ветру, местами выцвели под тем же солнцем, что так красиво позолотило его кожу, придав молодому лицу свежесть и очарование. Он держал за плечом охотничье ружье.

Пес радостно кинулся к парню и на миг преградил ему путь, и Маргарет удивленно спросила, почему он поднялся в такую рань. Он быстро объяснил. В Труро — ярмарка, там выступают актеры, которые, как говорят, однажды давали представление в Лондоне перед самой королевой. Вот он и выехал пораньше, чтобы сопровождать ее на представление, если ей будет угодно. А пьесу дают после обеда во дворе харчевни «Герб Тревеньона». Узнав, что Маргарет ушла на прогулку, он спешился и пошел ей навстречу. Не желая терять времени попусту, попросил у Мэтью ружье, чтоб подстрелить зайца или тетерку на обед его светлости. Сообщив ей все это скороговоркой, он вдруг спросил, кто ее спутник.

Маргарет могла по-разному представить своего пленника. Из всех способов она лукаво выбрала самый маловразумительный и в то же время интригующий:

— Джервас, это дон Педро де Мендоса и Луна, граф Маркос.

У молодого моряка округлились от удивления глаза.

— Испанец! — воскликнул он таким тоном, словно хотел сказать: «Дьявол!» и почти инстинктивно скинул с плеча ружье, будто готовился к бою. — Испанец! — повторил он.

Дон Педро улыбнулся, придав лицу подобающее обстановке выражение усталости и грусти.

— Насквозь промокший, сэр, — сказал он на своем безупречном английском.

Но сэр Джервас едва взглянул на него и перевел взгляд на Маргарет.

— Скажите, ради бога, откуда взялся испанец?

— Море, отвергнув меня, милостиво бросило к ногам ее светлости, — ответил вместо нее дон Педро.

Джервас с первого взгляда невзлюбил его и отнюдь не потому, что дон Педро был испанцем. Возможно, дон Педро намеренно вызвал его антипатию — слишком они были несхожи — и внешне, и складом ума: в каких бы обстоятельствах они ни повстречались, между ними никогда бы не возникла привязанность. Дон Педро был непревзойденным мастером уязвить человека в самую душу — и тоном, и взглядом, и его искусство вызывало тем большую досаду, что сочеталось с изысканной вежливостью, не дававшей основания выразить недовольство.

— Хотите сказать, что потерпели крушение? — с откровенной враждебностью спросил Джервас.

Тонкое лицо дона Педро снова осветила слабая грустная улыбка.

— Надеюсь, я выразил ту же мысль более галантно. В этом единственная разница.

Молодой человек подошел поближе.

— Какая удача, что я вас встретил, — сказал он просто.

Дон Педро поклонился.

— Вы очень любезны, я ваш должник.

— Любезен? — Джервас хмыкнул. — Боюсь, вы заблуждаетесь, — и, исключая дальнейшее напоминание, добавил коротко. — Я не доверяю ни одному испанцу.

— А какой испанец просит вас о доверия? — недоуменно спросил дон Педро.

Джервас пропустил его слова мимо ушей и перешел к делу.

— Начнем с того, что разоружим его, — обратился он к Маргарет. — А ну, сэр Испанец, сдавайте оружие.

Но тут наконец вмешалась леди.

— Идите своей дорогой, Джервас, — сказала она, — и занимайтесь своими делами. А это вас не касается.

Джервас на мгновение опешил.

— Почему? — Он пожал плечами и усмехнулся. — Нет, это дело имеет ко мне прямое отношение. Это мужское дело. Ваше оружие, сэр.

Дон Педро снова улыбнулся своей привычной печальной улыбкой.

— Вы опоздали на полчаса, сэр. Я уже сдал свое оружие. Вернее, я сохранил его, дав клятву человеку, взявшему меня в плен. Я пленник леди Маргарет Тревеньон.

Сэр Джервас сначала застыл от изумления, потом расхохотался. В его смехе прозвучало неприкрытое пренебрежение, которое рассердило ее светлость. Она вспыхнула, и это должно было послужить предупреждением молодому человеку.

— Чистое безумие! — воскликнул Джервас. — Когда это женщина брала мужчину в плен?

— Вы только что слышали об этом, сэр, — напомнил ему дон Педро.

— Вы молоды, Джервас, — презрительно сказала Маргарет. — Весь мир открыт вам, чтобы вы набирались ума. Идите за мной, дон Педро.

— Молод! — с негодованием выкрикнул Джервас.

— О, да, — подтвердила она, — и все ваши ошибки происходят от бессердечия. Впрочем, вы меня задерживаете.

— Видит Бог, я это делаю намеренно. — Рассерженный Джервас решительно преградил им путь.

Дон Педро мог предложить Маргарет свою помощь. Но он не торопился. Он углядел нечто знакомое в поведении графини и сэра Джерваса. Его собственное положение было чрезвычайно опасным. Он должен был соблюдать осторожность, чтоб не нарушить ненадежное равновесие. Поэтому он оставался в стороне от спора, предметом которого был он сам.