Псы господни - Sabatini Rafael - Страница 19

Дон Педро, величаво стоявший с мечом в руке на валуне, словно на пьедестале, низко поклонился, уповая на то, что не выглядит смешным.

Дама по ту сторону ручья, которую он приветствовал, должна была по закону взаимного притяжения противоположностей сразу очаровать сына Испании.

У нее был нежный яблоневого цвета румянец, темно-золотые, как спелые колосья, волосы, уложенные с божественной простотой, вопреки чудовищному жеманству, возведенному в моду Елизаветой. Синие глаза, широко раскрытые от изумления, были воплощением чистоты и наивности. Он с удовольствием отметил высокий рост и пленительную соразмерность, присущую лишь расцветающей женственности. Судя по наряду, она принадлежала к благородному сословию. Суживающийся корсет, нелепые фижмы, хоть и не столь смехотворные, как предписывала мода, не оставляли сомнений: перед ним отнюдь не простодушная Диана. Не только платье, но и сама манера поведения, то, как уверенно она держалась перед благородным, хоть помятый мокрый камзол и придавал ему несколько эксцентричный вид, незнакомцем, подтверждало догадку: это знатная дама.

— Сэр, вы намеревались убить мою собаку?

Дон Педро де Мендоса и Луна не напрасно пробыл три года при испанском посольстве в Лондоне, где постоянно бывал при дворе. Он говорил по-английски лучше, чем многие англичане, и лишь некоторое растягивание гласных выдавало в нем иностранца.

— Мадам, льщу себя надеждой, что вы не сочтете меня недостаточно галантным лишь потому, что не жажду достаться на обед вашей собаке? — спокойно ответил он.

Легкий акцент и юмор, заключенный в ответе, удивили ее еще больше.

— Боже правый! — воскликнула она. — Навряд ли вы выросли здесь, как гриб, за ночь! Откуда вы, сэр?

— О, откуда! — Он пожал плечами и грустная улыбка оживила его печальные глаза. — Одним словом не скажешь.

Дон Педро спрыгнул с камня и в три прыжка — с валуна на валун — пересек ручей. Лежавшая у ног хозяйки собака приподнялась и зарычала на него, но леди приказала ей лечь и в назидание хлестнула ореховым прутиком.

Дону Педро все же предстояло объяснить, кто он такой.

— Перед вами жалкая жертва кораблекрушения. Испанский галеон разбился о риф ночью в бурю, и меня выбросило на берег. Только я и уцелел.

Он увидел, как внезапно потемнело ее милое лицо; если в нем и отразился страх, то неприятия было значительно больше.

— Испанец! — воскликнула она тоном, каким говорят о чем-то злом и отвратительном.

Он, понурив голову, с мольбой протянул к ней руки.

— Убитый горем. — Он тяжело вздохнул.

Дон Педро тотчас отметил перемену в ее лице: женская жалость преодолела расовые предрассудки. Она всмотрелась в него внимательнее. Мокрая одежда и растрепанные волосы были красноречивее слов. Она ярко представила себе картину кораблекрушения, гибели людей и ужаснулась.

Дон Педро прочел на ее лице эту вспышку сочувствия — он очень тонко разбирался в людях — и тут же обратил ее себе на пользу.

— Мое имя, — сказал он, не скрывая гордости, — дон Педро де Мендоса и Луна. Я граф Маркос, испанский гранд и ваш пленник, — с этими словами дон Педро опустился на колени и протянул ей эфес рапиры, которую все еще держал в руке.

Она невольно отпрянула, потрясенная таким оборотом дела.

— Мой пленник? — она недоуменно свела брови. — О, нет, право же, нет.

— Если вам угодно, — настойчиво повторил дон Педро. — Мне никогда не вменяли в вину и, надеюсь, не вменят, недостаток храбрости. Но теперь, став жертвой кораблекрушения, один во враждебной стране, я никоим образом не намерен сопротивляться пленению. Я, как гарнизон, вынужденный сдаться, ставящий при капитуляции одно-единственное условие: сохранение чести и достоинства. Там, на берегу, у меня был выбор. Я мог броситься в море, отвергшее меня, и утонуть. Но я, как вы могли заметить, еще молод, к тому же самоубийство карается вечным проклятием. Я предпочел другое — пойти к людям, разыскать человека благородного происхождения и сдаться в плен, вручив ему свой меч. Здесь, у ваших ног, леди, я начал и закончил свой поиск, — и он протянул ей рапиру, которую на сей раз держал плашмя.

— Но я не мужчина, сэр, — молвила она в явном замешательстве.

— Так пусть же все мужчины вместе со мной возблагодарят за это Бога! — воскликнул дон Педро и добавил уже серьезнее. — Во все времена не считалось зазорным, если доблесть сдавалась на милость красоте. За свою доблесть я ручаюсь, а вы мне поверьте, пока не предоставится случай ее проверить, и, надеюсь, эта проверка позволит мне сослужить вам службу. А все остальное скажет ваше зеркало и глаза любого мужчины. Что касается благородного происхождения, то его сразу не признает лишь слепой или шут.

То, что эта ситуация возбуждает любопытство дамы и льстит ее самолюбию, не вызывало у дона Педро ни малейшего сомнения. Она столь романтична, что ни одна женщина, имеющая сердце и воображение, не устоит перед соблазном. Незнакомку смутила необычность самого происшествия и предложение испанского джентльмена.

— Но я никогда не слышала ничего подобного. Как я могу взять вас в плен?

— Приняв мой меч, мадам.

— Как же я удержу вас в плену?

— Как? — Он улыбнулся. — Пленника, который жаждет плена, удержать легко. Неужели ваш пленник может желать свободы?

Он посмотрел на нее с пылкостью, способной изгнать последние сомнения. Она, как и следовало ожидать, покраснела под его взглядом: дон Педро не давал ей опомниться.

— Я сдаюсь в плен, — сказал он. — Вы вправе потребовать за меня выкуп. Назначайте любой, какой пожелаете. Пока его не пришлют из Испании, я ваш пленник.

Дон Педро видел, что она все еще сильно колеблется. Возможно, его импульсивная пылкость, поспешность только усилили ее сомнения. И тогда он решил прибегнуть к обезоруживающей искренности, твердо уверенный в том, что подробный рассказ о его бедствиях найдет отклик в ее душе, и тогда ему удастся ее уговорить. Дон Педро подчеркнул, что рассчитывал на милосердие, что лишь надежда на ее доброту и сострадание побудили его избрать путь, который она сочла необычным, и это соответствует истине.