Шестьдесят лет у телескопа - Тихов Гавриил Адрианович - Страница 8

Неутомимым работником был Белопольский. И что бы он ни делал, он делал с большой любовью и энтузиазмом, которым умел заражать окружающих.

С огромным вниманием слушала аудитория его публичные научные лекции. Они всегда имели заслуженный успех. Так, в день 200-летия со дня смерти И. Ньютона он прочитал лекцию «О расстояниях и движениях звезд». Выступал Белопольский я как популяризатор. В живо и интересно построенных популярных беседах научное содержание раскрывалось понятными образными средствами и доступными для неподготовленной публики примерами.

Белопольский всегда говорил, что для развития любой науки большое значение имеют встречи ученых. Он сам охотно принимал участие в съездах, конференциях, совещаниях. Нередко выступал с докладами.

Активную деятельность вел Белопольский в русском отделении Комиссии по исследованию Солнца, где он был председателем.

Аристарх Аполлонович сотрудничал в журнале «Мироведение», переводил на русский язык иностранные научные статьи и книги, редактировал переводы.

В одной из своих речей Белопольский говорил, что науке о небе предстоит трудный и сложный путь, но это не должно пугать астрономов, они могут бодро смотреть вперед, ибо ясно, в каком направлении надо ждать успехов.

Высоким и почетным считал ученый труд астрономов, которые по его словам, «постигают невидимое в звездном мире и этим как бы сокращают расстояние от нас до бесконечно удаленных светил».

РАБОТА ВО ФРАНЦИИ

Медонская обсерватория

Своим вторым учителем я считаю знаменитого французского астронома Жансена. Как я стал его учеником?

Я уже писал, что в 1898 году, вскоре после женитьбы, у меня появилась возможность поехать во Францию.

Чудесным апрельским днем я приехал в Париж. Он встретил меня благоуханием цветущих каштанов. Улицы были напоены этим тонким и нежным ароматом.

Ошеломленный, бродил я по городу. Поэтически-певуче звучали для меня названия красивейших площадей: «La place de la Concorde», «La place de l'Etoile»… Медленно, лениво несла свои тяжелые воды Сена. Набережные около площади Согласия были заняты парижскими букинистами. Взглядом не окинешь вереницу миниатюрных книжных лавочек, прикрытых от солнца полотняными навесами…

В городе все говорило об истории: здание парижской ратуши, революционное Сен-Антуанское предместье, вечно молодой старинный Латинский квартал — район художников и студентов, кладбище Пер-Лашез, где были расстреляны коммунары, и проведенная по булыжнику мостовой длинная белая черта, которая по сей день показывает прохожим огромные размеры страшной Бастилии, сметенной разгневанным народом во времена Великой французской революции.

Столице Франции более тысячи лет, и, несмотря на перестройку, она сохранила наслоения самых различных эпох.

Идешь по широкой улице и вдруг попадаешь в узенький переулочек, который будто бы говорит: «А я остался от средневековья».

А вот квартал строгих классических зданий. Вдруг его сменяет улица, на которой возвышаются пышные дворцы барокко со множеством колонн и кариатид, согнувшихся под тяжестью балконов.

Он покорил меня сразу, этот незабываемый город, как покоряет, вероятно, каждого, кто вступал на камни его мостовых и провел в нем хотя бы один день.

Перед отъездом во Францию я просил Белопольского дать мне рекомендательные письма к французским астрономам и физикам, с которыми он был знаком. Со свойственной ему готовностью помогать начинающим ученым Аристарх Аполлонович прислал такие письма и присовокупив к ним свое напутствие: «Ищите за границей больше тем, чем знании. Вы кончили курс, знаете, где знания сидят, и уже сумеете их разыскать по книгам, но темы для работы нелегко найти. Для этого нужно либо счастье, либо развитие, полученное, между прочим, и из путешествий. Поэтому приглядывайтесь, чем люди занимаются и как они занимаются».

Особенно ценным для меня было письмо к пулковскому астроному Алексею Павловичу Ганскому, который был известен своими фотографическими изучениями Солнца. Наблюдения и снимки позволили Ганскому установить закон периодичности изменения форм солнечной короны. Благодаря этому закону астрономы могут предсказать форму короны па много лет вперед.

В начале 1897 года Алексей Павлович отправился в Париж. Он стал слушать лекции в Сорбонне, занимался на Парижской обсерватории. Под руководством французского астронома Лоеви фотографировал Луну.

Но Луна, ток говорится, не была стихией Ганского. Его влекло Солнце. И он стал посещать Медонскую обсерваторию, прославившуюся на весь мир классическими способами фотографирования Солнца.

Когда я приехал в Париж, Ганский уже около года работал в Медоне. Директором там был один из отцов астрофизики, знаменитый Жюль Жансен.

Это был всемирно известный ученый. Он получил лучшие, не превзойденные до настоящего времени фотографии деталей солнечной поверхности и нашел способ наблюдений (конечно, при ясной погоде) солнечных выступов — протуберанцев.

Снимки делались на жидком коллоидном слое, который Жансен сам изготовлял. Свежую, только что приготовленную пластинку надо было как можно скорее уложить в кассету, сделать снимок и тут же его проявить. Благодаря мелкой зернистости снимки получались очень отчетливыми.

Интересны работы Жансена о линиях кислорода в солнечном спектре. Он доказал, что они происходят от кислорода в земной атмосфере. Для этих исследований он достроил обсерваторию на вершине высочайшей горы в Европе — Монблана. Сюда его поднимали носильщики в специальном кресле.

Дело в том, что Жансен был хром. Одна нога у него была заметно короче другой, и он ходил с палочкой.

Ученый имел внушительную внешность. Большую «львиную» голову обрамляли седые длинные волосы. Усы и борода были тоже совершенно белыми. Держал себя Жансен очень важно. В его официальном кабинете стояло единственное кресло для него самого. Обычные посетители — сотрудники обсерватории — разговаривали с ним стоя. Только для именитых посетителей, особенно для иностранцев, приносили стулья.

Жансен не переносил никаких возражений. Помню его категорическую фразу: «Если академик сказал: это так, то это так». А он был академиком Парижской академии наук.

К русским Жансен относился очень хорошо — возможно, еще и потому, что тогда было время франко-русского союза.

Ганский познакомил меня с Жансеном, с известным французским астрофизиком Деландром и другими сотрудниками Медонской обсерватории.

Я попросил у Жансена разрешения поработать на медонских астрономических инструментах. Жансен охотно пошел навстречу моей просьбе. Он сказал:

— У нас теперь свободен телескоп с зеркалом в один метр диаметром. Займитесь фотографированием туманностей.

Я был и обрадован и несколько смущен, так как никогда еще не наблюдал с помощью больших астрономических инструментов.

Затем он вызвал служителя и обратился к нему:

— Вы будете помогать Тихову открывать и закрывать башню телескопа, а также поможете ему и в других работах, требующих большого физического усилия.

Вот и все. Меня просто ошеломило такое доверие к начинающему астроному.

Моя долгая жизнь в науке дает мне право утверждать, что именно так надо обращаться с молодыми учеными. Тогда, чувствуя к себе доверие старшего, они будут стараться оправдать это доверие, и дело пойдет на лад к радости и учителя и ученика.

С французским языком я освоился очень быстро. Когда приехал в Париж, то с трудом составлял простые фразы. А недели через три уже совершенно свободно мог вести длинные разговоры, и эти меня несказанно радовало.

Прошел месяц моего пребывания в Париже. За это время я познакомился с популяризатором астрономии, энтузиастом Камиллом Фламмариоиом, чьи увлекательные книги открыли мне историю неба и так захватили меня в юности.