Морской ястреб - Sabatini Rafael - Страница 33

— Ба! И это всё, что ты слышала? — спросил паша, в свою очередь передразнивая Фензиле.

— Всё остальное не имеет значения, — ответила она, продолжая смотреться в зеркало. — Я слышала, но это не столь существенно, что на обратном пути, случайно встретив франкский корабль, на котором так же случайно оказался богатый груз, Сакр аль-Бар захватил его от твоего имени.

— Случайно, говоришь ты?

— А разве нет? — Она опустила зеркало, и её дерзкий, вызывающий взгляд бесстрашно встретился со взглядом паши. — Или ты скажешь, что такая встреча с самого начала входила в его расчёты?

Паша нахмурился и задумчиво опустил голову. Увидев, что перевес на её стороне, Фензиле поспешила воспользоваться им.

— По счастливой случайности ветер пригнал «Голландца» под нос к Сакр аль-Бару, по ещё более счастливой случайности на его борту оказался богатый груз, благодаря чему твой любимец сумел настолько ослепить тебя зрелищем золота и драгоценных каменьев, что ты не разглядел истинной цели его плавания.

— Истинной цели? — тупо переспросил паша. — Какова же была его истинная цель?

Фензиле улыбнулась, как бы давая понять, что здесь для неё нет никакой тайны; на самом же деле — чтобы скрыть своё полнейшее неведение и неспособность назвать причину, пусть даже отдалённо приближающуюся к истине.

— Ты спрашиваешь меня, о проницательный Асад? Разве твои глаза менее зорки, а ум менее остёр, чем у меня? Разве то, что ясно мне, может оставаться сокрытым от тебя? Или твой Сакр аль-Бар околдовал тебя чарами вавилонскими?

Паша крупными шагами подошёл к Фензиле и жилистой старческой рукой грубо схватил её за запястье.

— Его цель… о негодная! Открой свои грязные мысли! Говори!

Фензиле выпрямилась; щёки её пылали, весь облик выражал непокорность.

— Я не стану говорить, — сказала она.

— Не станешь? Клянусь головой Аллаха! Как смеешь ты стоять предо мною и не повиноваться мне, твоему повелителю?! Я велю высечь тебя, Фензиле. Все эти годы я был слишком мягок с тобой, настолько мягок, что ты забыла про розги, которые ожидают непокорную жену. Так говори же, пока рубцы не покрыли твою плоть, хотя, если хочешь, можешь говорить и после этого.

— Не буду, — повторила Фензиле, — и пусть меня вздёрнут на дыбу, я всё равно ни слова не произнесу больше про Сакр аль-Бара. Разве стану я открывать правду лишь затем, чтобы меня пинали ногами, осмеивали и называли лгуньей и матерью лжи?

Затем, внезапно изменив манеру поведения и залившись слезами, она вскричала:

— О, источник моей жизни! Как жесток и несправедлив ты ко мне! Теперь она распростёрлась ниц перед Асадом, обхватив руками его колени, и её грациозная поза дышала покорностью и послушанием.

— Когда любовь к тебе побуждает меня говорить о том, что я вижу, единственной наградой мне служит твой гнев, снести который выше моих сил. Под его тяжестью я лишаюсь чувств.

Паша нетерпеливо оттолкнул её.

— Сколь несносен язык женщины! — воскликнул он и вышел, зная по опыту, что, задержись он хоть ненадолго, на него обрушится нескончаемый поток слов.

Но яд, столь искусно поднесённый, начал своё медленное действие. Он проник в мозг паши и стал терзать его сомнениями. Ни одна, даже самая обоснованная причина, выдвинутая Фензиле для объяснения странного поведения Сакр аль-Бара, не могла бы так неотступно и навязчиво преследовать Асада, как намёк на то, что таковая причина есть. Он будил в Асаде смутные, неясные чувства, отогнать которые было невозможно в силу их неуловимости и неопределённости. С нетерпением ожидал паша наступления утра и прихода самого Сакр аль-Бара, но уже без того сердечного волнения, с каким отец ожидает прихода любимого сына.

Тем временем Сакр аль-Бар прохаживался по юту каракки, наблюдая, как в городе, беспорядочно разбросанном по склону холма, постепенно гаснут огни. Взошла луна. Она залила город белым холодным сиянием, обрисовала резкие чёрные тени минаретов и слегка трепещущих финиковых пальм, разбросала по спокойным водам залива серебряные блики.

Рана Сакр аль-Бара зажила, и он снова стал самим собой. Два дня назад впервые после сражения с «Голландцем» вышел на палубу и с тех пор проводил на ней большую часть времени. Лишь один раз наведался он к своим пленникам. Едва поднявшись с койки, он направился на корму, где помещалась каюта Розамунды. Он увидел, что молодая женщина бледна и задумчива, но отнюдь не сломлена. Род Годолфинов отличался твёрдостью характера, и в хрупком теле Розамунды обитал поистине мужской дух. При его появлении она подняла глаза и слегка вздрогнула от удивления: сэр Оливер впервые пришёл к ней с того дня, когда около четырёх недель назад унёс её из Арвенака. Но она сразу же отвела взгляд и продолжала сидеть, опершись локтями о стол, подобно деревянному изваянию, как бы не замечая его присутствия. В ответ на его извинения Розамунда не проронила ни слова и не показала вида, что слышит их. Он стоял в недоумении, кусая губы, и в сердце его вскипал, возможно, не совсем справедливый гнев. Затем он повернулся и вышел. От Розамунды он пошёл к брату и некоторое время молча рассматривал исхудавшее, заросшее щетиной, жалкое существо с блуждающими глазами, униженно съёжившееся перед ним в сознании своей вины. Наконец Оливер вернулся на палубу, где, как я уже сказал, провёл большую часть последних трёх дней этого необычного плавания, в основном лёжа на солнце и набираясь сил от его жгучих лучей.

Когда в тот вечер Сакр аль-Бар прогуливался под луной, по трапу ползком прокралась какая-то тень и тихо обратилась к нему по-английски:

— Сэр Оливер!

Он вздрогнул, словно услышал голос призрака, неожиданно восставшего из могилы. Но окликнул его всего лишь Джаспер Ли.

— Подойдите ко мне! — приказал Сакр аль-Бар, и когда шкипер поднялся на ют и остановился перед ним, продолжил: — Я уже говорил вам, что здесь нет сэра Оливера. Я — Оливер-рейс, или Сакр аль-Бар, один из верных дома Пророка. А теперь говорите, что вам нужно.

— Я честно и добросовестно служил вам, ведь так? — начал мастер Ли.

— Разве кто-нибудь это отрицает?

— Никто, но и особой благодарности я ни от кого не вижу. Когда вы слегли из-за своей раны, мне было раз плюнуть предать вас. Я мог бы привести ваши корабли в устье Тахо. Ей-богу, мог бы.

— Вас тут же искрошили бы на куски, — заметил Сакр аль-Бар.

— Я мог бы держаться поближе к берегу и рискнуть попасть в плен, чтобы потом, на известном вам основании, потребовать освобождения.

— И снова оказаться на галерах его испанского величества. Но хватит! Я признаю, что вы достойно вели себя по отношению ко мне. Вы выполнили свои обязательства и можете не сомневаться, что я выполню свои.

— Но ваше обязательство сводилось к тому, что вы отправите меня домой?

— Так что же?

— Вся загвоздка в том, что я не знаю, где найти пристанище, не знаю, где вообще мой дом после всех этих лет. Если вы отошлёте меня, я стану бездомным бродягой.

— Так как же мне поступить с вами?

— По правде говоря, христианами и христианством я сыт по горло, не меньше, чем вы к тому времени, когда мусульмане захватили галеру, где вы сидели на вёслах. Человек я способный, сэр Оли… Сакр аль-Бар. Лучшего шкипера, чем я, не было ни на одном корабле, когда-либо покинувшем английский порт. Я видел уйму морских сражений и отлично знаю это ремесло. Не найдёте ли вы мне какого-нибудь дела здесь, у себя?

— Вы хотите стать отступником, как я?

— До сих пор я думал, что слово «отступник» можно понимать по-разному: всё зависит от того, на чьей вы стороне. Я бы предпочёл сказать, что хочу перейти в веру Магомета.

— Точнее, в веру пиратства, грабежа и морского разбоя, — уточнил Сакр аль-Бар.

— Вот уж нет! Для этого мне не требуется никакого обращения. Вспомните, кем я был раньше, — откровенно признался шкипер Ли. — Я хочу всего-навсего плавать не под «Весёлым Роджером», а под другим флагом.

— Вам придётся отказаться от спиртного, — предупредил Сакр аль-Бар.