Огненный ручей - Дик Иосиф Иванович - Страница 16

— Тю, не знаешь? Денежки!

— Деньги? — удивился Андрюша.

— А что ж, не даром же работать, — сказал Афоня.

— А Майка как? — сказал Андрюша. — Я ей печку обещал затопить. Она плюшки делает.

— Плюшки — по макушке! Она сама затопит, не барыня…

В доме на Синичкиной улице — белой мазанке с небольшим двориком, огороженным покосившимся плетнём, — ребят встретила пожилая женщина с худым лицом и длинными руками. Её звали тётя Фрося. Она была босая, в цветастой юбке. За юбку крепко держался четырёхлетний мальчуган на коротких, толстых ножках.

— Вот спасибочко, что пришли! Вот спасибочко! — сказала она. — А я уж думала, не придёте.

— Наше слово твёрдое, — сказал Афоня. — Где, тётка, козлы?

— А может, сначала позавтракаете?

— Делу — время, а потехе — час, — неизвестно почему с важностью сказал Афоня. — Эдак поешь — и работать не потянет. Мы лучше попозже.

Положив бревно на козлы, они принялись за работу.

Пила звенела в руках. Из-под её резцов струйками вылетали пахучие опилки. То к Андрюше, то к Афоне, то к Андрюше, то к Афоне…

Маленький толстоногий мальчик вертелся тут же. Он залезал под козлы, хватал горстями опилки и, посыпая себе голову, кричал:

— Дяди, дяди, посмотрите — дождь!

«Дядями называет», — улыбнулся Андрюша. Он и впрямь чувствовал себя взрослым дядей, который пришёл к родственникам помочь по хозяйству.

Во время отдыха мальчишка тихонько подкрался к Андрюше и насыпал ему за шиворот опилок. Андрюша хлопнул его ладонью по затылку. Мальчишка отошёл в сторону и всхлипнул:

— Чего дерёшься? Я же играю!

Андрюше стало совестно.

— С тобой уж и пошутить нельзя, — сказал он. — Ну ладно, давай помиримся.

Минуту спустя мальчик снова возился с опилками. Потом он поманил ребят в сарай.

— Там курица несётся, — указал он на тёмный угол под крышей. — И яйца уже лежат. Берите сколько хотите…

— Это дело. Яичком перекусить неплохо, — сказал Афоня и полез в гнездо. А вытащив три яйца, сказал: — Теперь надо всем чокнуться. У кого раньше всех лопнет яйцо, тот и помрёт раньше всех.

Первым лопнуло Афонино яйцо. Тогда он засмеялся:

— Всё это враки! Я никогда не помру!

Перепилив дрова, принялись за колку. Сырая берёза поддавалась плохо, но зато сосна разлеталась с одного удара.

Работал Андрюша с удовольствием.

Куча свежих поленьев увеличивалась. Наконец Афоня расколол последнюю берёзу и крикнул:

— Тётка, принимай работу!

Тётя Фрося была рада. Она попросила уложить дрова в сарайчик, а потом позвала в дом.

На столе дымились жирные щи из свежей капусты. В Андрюшиной тарелке плавал кусок мяса.

У Андрюши никогда не было такого аппетита, как в эту минуту. Он ел впервые свой трудовой хлеб. Тётка подливала самой густоты.

— Уж и не знаю, чем вас отблагодарить! — говорила она. — Дров мне на месяц хватит. Муж-то мой, клепальщик, на грязь поехал в санаторию. Позвонок у него на войне перебит, столбом ходит. Ну, а я-то одна бы не смогла перепилить. Помучилась бы. А в следующий раз позову — придёте, хлопчики?

— Придём, — пообещал Андрюша. — Вы прямо ко мне заходите, как что потребуется. Я в доме инженеров живу.

Ему очень нравилась эта простая, гостеприимная тётка. И за один этот вкусный обед он готов был перепилить хоть ещё полную машину дров.

— А что, хлопчики, — вдруг поинтересовалась тётя Фрося, — вы не из тех ребят, что стадион строят? Говорят, у вас даже инженер есть какой-то молодой, из ремесленного. Это правда?

— Уж не Грицай ли? — спросил Афоня и, улыбаясь, добавил: — Грицай — наш самый хороший друг. Только ему до инженера ещё сто лет ждать. Там и без инженера обойдутся…

— Ты гляди какие! — с уважением произнесла тётя Фрося.

Покончив с едой, Афоня сказал:

— После обеда, по закону Архимеда, треба закурить, — и полез в карман за кисетом.

Он сидел на стуле довольный, усталый, в клубах дыма. Потом встал;

— Ну, тётя, до свиданья! Табачку-самосаду у вас не найдётся?

— Чего нет, того нет! — с сожалением сказала тётя Фрося. — Муж-то мой не курит.

— Жалко. Табак у меня кончился, — сказал Афоня. — Хотел бы я у вас тогда… — он замялся, — денег попросить. Не дадите?

— Денег?

— Нам немножко, — смутился Афоня.

— Да не надо! Зачем они? — покраснев, сказал Андрюша.

— Как зачем? — удивлённо спросил Афоня. Он уже справился со своим смущением. — Это такая вещь, что везде пригодится.

— Ну и сколько же вам? — сказала тётя Фрося.

— Да сколько не жалко!

— Мне для вас, честное слово, и тыщи рублей не жалко, только вот скажите точно…

— Ну дайте четвертную — и достаточно.

— А это как понять — четвертная? — поинтересовался Андрюша.

— Двадцать пять рублей, — ответил Афоня.

— Двадцать пять, хлопчики, — это много. У меня у самой денег в обрез. Давайте чуток меньше.

Андрюша готов был провалиться сквозь землю при этом торге. Но Афоня был неумолим.

— Ну и сколько же тогда? — спросил он.

Тётя Фрося вынула из комода десять рублей и протянула их Афоне.

Держась за материнскую юбку, на ребят весело поглядывал толстоногий малыш.

Выйдя за ворота, Андрюша раздражённо сказал:

— Афонька, и зачем ты у неё взял эту проклятую десятку? И не стыдно!

— Хм, стыдно! — ухмыльнулся Афоня. — Она же сама дала — не видел, что ли? Деньги за детский труд. Или обратно отнести?

— Но мы же бесплатно должны были сделать. У тётки, слыхал, муж инвалид!

— Инвалид?.. — вдруг остановился Афоня. — Вот не сообразил… Ну да ладно, что поделаешь! Десятка — деньги небольшие. Сейчас на базар пойдём — и нет твоей десятки…

— Э-эх! — с сердцем сказал Андрюша. — А всё-таки зря мы так…

На поселковом базаре торговля шла бойко. Здесь было много рабочих, пришедших после дневной смены поесть чего-нибудь свеженького. Они покупали себе хлеба, помидоров, масла, колбасы и, усевшись в стороне от прилавков, торопливо принимались за еду. Ели они быстро, запивая молоком прямо из бутылки.

На длинных столах лежали горы снеди; зелёные огурцы, кочаны хрустящей капусты, варёные кукурузные початки, жирные шматки сала, белоснежный творог в эмалированных мисках, яйца, пышки, пирожки…

Афоня и Андрюша ходили мимо палаток с надписями: «Готовый одяг», «Продовольчи товары», «Овочi — фрукти», толкались в рядах.

Они пробовали у тёток с ложечек мёд, будто собирались купить его, брали из мешков по большой щепотке семечек на пробу — жареные ли, — приценивались к общипанным курицам.

Колхозницы торговали в белых косынках и передниках. А на некоторых были даже белые нарукавники.

Кругом было шумно: то тут, то там раздавались звуки баяна, ржали лошади.

Вспотевшие колхозники прямо с возов продавали мешки с овсом, жмых, сено, чечевицу.

— Табачок-крепачок, в нос шпыняет, с ног сшибает! — кричал какой-то старик, расхаживая по базару с ящиком махорки.

— Эй, Марьяна, здорово! — услыхал Андрюша в молочном ряду сзади себя радостный возглас.

Он обернулся. На прилавок перед какой-то дородной женщиной с лоснящимся лицом облокотился измазанный в мазуте рабочий.

— Не узнаёшь, что ли? В прошлый выходной мы в вашем колхозе работали.

— Ах, помню! — улыбнулась Марьяна. — Як тут у вас дила? Як домба… чи, бишь, донба?

— Домна, а не домба, — засмеялся рабочий. — Всё перепутала… Скоро её, родную, поднимать будем. Хватит, отдохнула… А как там у вас в колхозе — от яблок, наверное, сучья ломятся?..

Они разговаривали долго. Андрюша уже два раза обошёл базар, а они всё говорили.

— Чего тут только не увидишь, на базаре! Тут тебе и специальный ножик для чистки картошки, и зубоврачебные стальные клещи, и пепельница с электрической зажигалкой, и старые, ржавые замки с полкилограммовыми ключами. На фанерном домике фотографа висят разные национальные костюмы: черкески с газырями и папахой, украинская вышитая рубаха с шароварами… В каком наряде захочешь сниматься, в таком тебя и снимут.