Меч ислама - Sabatini Rafael - Страница 30

Шипьоне сделался ядовито-презрительным.

— Ответь мне, намерен ли ты жениться на этой невесте от Дориа?

— О помолвке будет по всей форме объявлено нынче же вечером.

— Именно такого ответа я и ожидал. Все понятно. — Его взгляд выражал отвращение. — Что ж, наконец-то ты выдал себя. Ты выбрал самый легкий путь к успеху. Ты принимаешь помощь даже из рук убийцы твоего отца. Ты придумываешь всякие отговорки, чтобы отсрочить правосудие, которое более не намерен осуществить. Я любил тебя. Я думал, ты — человек.

— Если потребуется, я смогу доказать, что в последнем ты прав.

— Ты уже выложил мне все, что мне было необходимо узнать о тебе. Ради своей выгоды ты ешь с руки, убившей твоего отца. Возможно, она задушит и тебя, Просперо. Будь уверен, так оно и будет.

В бешенстве он круто повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Монна Аурелия резко поднялась. Ее крик прозвучал пугающе истошно:

— Остановитесь, Шипьоне! Подождите!

— Не надо, мадам, пусть уходит, — сказал Просперо, вставая вместе с ней.

Дверь захлопнулась за убегавшим вельможей, парчовые занавеси всколыхнулись. Монна Аурелия посмотрела на своего сына испуганным, горестным взглядом.

— Вот видишь. Это лишь начало грозы. Надо было сказать ему…

— И тем самым сообщить всему миру, — перебил ее сын. — Именно так оно и было бы. И что тогда? — Он задумчиво улыбнулся и покачал головой. — Эту тайну мы не можем доверить никому. Кроме того, за что же Шипьоне гневаться на меня? Он просто испытывает ярость неудачливого заговорщика. Собирался использовать меня в интересах Фиески, разве непонятно? — И он с горькой усмешкой добавил: — И это — мой друг.

Его мать в задумчивости опустилась в кресло. Он остался стоять возле нее.

— Пусть народ думает, что хочет. Я знаю, что делаю, довольно об этом. Какое бы оскорбление нам ни нанесли, его следует снести молча, пока цель не достигнута.

Она склонила голову в горестном молчании. Но когда он напомнил ей о том, что их ждут во дворце Фассуоло, где будет объявлено о помолвке, монна Аурелия содрогнулась от ужаса. Она не может идти. Она не пойдет. Не стоит уговаривать ее. Он должен извиниться, объяснить, что переживания сегодняшнего дня лишили мать сил. Встретиться с Дориа в такое время и по такому поводу она не сможет.

В конце концов он поцеловал ее в щеку и отправился выполнять это поручение. Он ненавидел себя. И ненависть эта была равна желанию свести счеты с должниками.

Глава XV. ЧЕСТЬ АДОРНО

В громадных сияющих залах герцог Мельфийский принимал представителей самых знатных семей Генуи: Ломеллини, Гаспари, Гримани, Фрегозо и других. Но никто из Адорно здесь представлен не был. Члены этого знатного рода отсутствовали, хотя и были приглашены.

Их отсутствие не омрачило блистательный праздник, поскольку старший из Адорно, признанный глава рода, должен был принародно принять почести и вступить в семейство Дориа. Отсутствие других Адорно мало кого интересовало. Поэтому новый герцог Мельфийский спокойно ожидал прихода знатных гостей, готовых стать свидетелями официальной помолвки, призванной закрепить альянс Просперо Адорно с родом Дориа.

На это празднество Просперо пришел одетым более нарядно, чем обычно, но не более, чем того требовали обстоятельства: на нем были собранная в складки туника из серебряной парчи и рейтузы, на которых были нашиты красные и белые полосы, цвета Генуи. Он не стремился привлечь к себе внимание своей наружностью, поскольку меньше всего желал понравиться будущей невесте. Его каштановые локоны, тяжелые и блестящие, ниспадали на шею, а чисто выбритое, обветренное худощавое лицо, несмотря на кислую мину, выглядело необычайно юным.

Андреа Дориа, отделившись от блистательной толпы гостей, пошел ему навстречу, широко раскинув сильные руки, чтобы обнять юного капитана. Его слова были подстать жесту.

— Добро пожаловать в мой дом и в мое сердце, Просперо. Старик молит Бога, чтобы союз между нашими домами длился вечно на благо нашего отечества.

Затем подошел Джанеттино, огромный и безвкусно одетый в темно-бордовый шелковый плащ, шнурки которого были завязаны на щегольский манер. Он шел вразвалку, с важным видом и ухмылкой, а за ним следовал филиппино, тощий и коварный, с выпученными бегающими глазами. Он словно бы потешался над этим вновь обретенным братом, которого однажды привязал к веслу.

Под бдительным оком дяди он протянул руку.

— Если и были ошибки, — пробормотал он, — пусть не останется никаких мучительных воспоминаний, омрачающих союз столь жаждущих дружбы людей.

Просперо пожал протянутую руку. Он улыбался.

— Этот день — начало новой главы, — ответил он, и Дориа подумали, что это хорошо сказано, не осознав ни уклончивости, ни двусмысленности ответа.

На большее времени не было, так как подошла монна Перетта, герцогиня Мельфийская, и нельзя было заставлять гостей ждать. Вместе с нею подошел смуглый светлоглазый мальчик, ее сын, Маркантонио дель Геррето, который теперь к своей фамилии добавил фамилию Дориа. Просперо был представлен герцогине и, низко поклонившись, поднес к губам руку, которую она ему подала. Новая герцогиня Мельфийская была маленькой, изящно сложенной женщиной лет сорока, ухитрявшейся выглядеть скромно, несмотря на свои сверкающие драгоценности.

Потом Просперо окружила толпа. Среди здешних мужей были Ломеллино и даже Фрегозо, с которыми мужчины из рода Адорно всегда враждовали. Теперь они пришли подольститься к нему и представить своих чванливых жен. Были здесь и люди вроде Спинолы и Гримани, с которыми Адорно когда-то были тесно связаны. Эти с трудом скрывали удивление. Но было очевидно, что все присутствующие стремились поскорее похоронить прошлое.

Просперо стоял с серьезной миной, выслушивая их поздравления. Но за напускной серьезностью скрывалось злорадство. Он забавлялся, слушая многословные льстивые речи тех, кто, как ему было известно, вовсе не любил его. Просто его военные успехи завоевали ему благосклонность императора и поклонение простого народа.

Этой тайной забаве внезапно пришел конец. Прямо перед тем местом, где стояли Просперо и долговязый Андреа Дориа, в блистательной гомонящей толпе вдруг открылась брешь, и Просперо увидел возле монны Перетты даму в серебристом платье, покрытом узором из черных арабесок. Она была молода, среднего роста. Ее гладко зачесанные каштановые волосы придерживались чепчиком с жемчужной заколкой. Переплетенные нити жемчуга лежали на ее белой груди и ниспадали до талии, оканчиваясь жемчужной же подвеской.

Дама серьезно смотрела на Просперо. Глаза ее блестели, как от слез, а уголки губ подрагивали — то ли от веселья, то ли от горя. Скорее и от того, и от другого.

Просперо затаил дыхание и почувствовал, как кровь отливает от лица. Первая волна радостного удивления быстро сменилась полным смятением. В этот недобрый час фиктивной помолвки Просперо вновь встретил ее, свою даму из сада.

Господин Андреа, наблюдавший за Просперо, прищурив глаза и улыбаясь, склонился к нему и прошептал:

— Очень красивая дама, не правда ли? Просперо ответил, как автомат:

— Прекраснее я вряд ли когда-нибудь видел. Он услышал тихий смех Андреа и его слова:

— Вашему положению, Просперо, можно позавидовать. Если вы все еще считаете себя оскорбленным Дориа, это должно с лихвой возместить вам все. Пойдемте, синьор. Вон стоит ваша невеста, готовая приветствовать вас.

— Я… — Он умолк с раскрытым от удивления ртом. Адмирал взял его под руку и с шутливым нетерпением подтолкнул вперед:

— Идемте же, синьор.

Он шел, как лунатик, пока наконец не остановился в метре от дамы, напрочь забыв о том, что в этой переполненной комнате есть и другие люди. В ее улыбке более не сквозило сомнение или лукавство. Это была улыбка, которую он так хорошо знал, — мягкая, даже сдержанная, почти не вязавшаяся с огнем в темных глазах и легким трепетом белоснежной груди, стянутой тесным корсажем.