Лето Святого Мартина - Sabatini Rafael - Страница 9

Когда они вошли, гончая, растянувшаяся перед огнем, лениво заворчала, белки ее глаз сверкнули. Не обращая внимания на собаку, Гарнаш осмотрелся. Стены апартаментов украшали портреты давно умерших владельцев замка — некоторые довольно неудачной работы, образцы древнего оружия и охотничьи трофеи. В центре стоял продолговатый стол из черного дуба, богатая резьба украшала его массивные ножки, букет поздних роз в фарфоровой чаше наполнял комнату сладким ароматом.

На стуле возле окна Гарнаш заметил пажа, усердно натирающего кирасу. Не обращая внимания на вошедших, он продолжал заниматься своим делом, пока слуга, сопровождавший парижанина, не окликнул мальчика и не приказал ему передать маркизе, что господин де Гарнаш, имеющий послание от королевы-регентши, просит у нее аудиенции.

Мальчик направился к двери, и одновременно с этим из большого кресла у очага поднялась фигура, заслоняемая до сих пор высокой спинкой. Это был юноша лет двадцати, с бледным, красиво очерченным лицом, черными волосами и великолепными черными глазами, одетый в изящный камзол переливающегося шелка, цвет которого при движении менялся, казался то зеленым, то фиолетовым.

Гарнаш предположил, что это Мариус де Кондильяк. Поэтому он несколько церемонно поклонился и был удивлен, когда ему в ответ поклонился молодой человек, на лице его при этом появилось выражение приветливости.

— Вы из Парижа, месье? — мягко осведомился молодой человек. — Кажется, погода во время вашего путешествия оставляла желать лучшего?

Гарнаш подумал, что, помимо погоды, были еще две вещи, также оставляющие желать лучшего, и почувствовал, что одно воспоминание о них чуть было опять не разожгло его гнев. Но тем не менее он вновь поклонился и ответил достаточно любезно.

Молодой человек предложил ему сесть, заверив, что его мать не заставит себя ждать. Паж уже отправился к ней со своим поручением.

Гарнаш воспользовался предложенным ему креслом и, позвякивая шпорами и скрипя кожей, опустился в него, согреваясь у огня.

— Из сказанного вами я сделал вывод, что вы не кто иной, как месье Мариус де Кондильяк, — сказал он. — Возможно, вы слышали, как ваш слуга назвал мое имя: Мартин Мария Ригобер де Гарнаш — к вашим услугам.

— Мы наслышаны о вас, месье де Гарнаш, — сказал юноша, скрещивая свои стройные ноги и теребя пальцами жемчужину, свисавшую с мочки его уха. — Но мы думали, что сейчас вы должны быть уже на пути в Париж.

— Без сомнения, с Марго, — последовал мрачный ответ.

Однако Мариус, то ли не поняв намека, то ли не зная, о ком идет речь, продолжил:

— Мы полагали, что вы должны сопровождать мадемуазель де Ла Воврэ в Париж и поместить ее под опеку королевы-регентши. Не буду скрывать от вас, мы были раздосадованы тенью, брошенной на Кондильяк, но приказ ее величества — закон как в Париже, так и в Дофинэ.

— Именно так, и я рад слышать это от вас, — сухо сказал Гарнаш, пристально разглядывая лицо молодого человека.

Его первое впечатление о юноше изменилось. Брови Мариуса были тонко очерчены, но изгибались чересчур сильно, его глаза были посажены слишком близко друг к другу, рот, поначалу показавшийся красивым, при внимательном рассмотрении выглядел слабым, чувственным и жестоким.

Скрип открываемой двери нарушил возникшую паузу, и оба они одновременно поднялись. Вошла очаровательная женщина, в которой Гарнаш увидел великолепное подобие юноши, стоящего рядом с ним. Она очень любезно приветствовала посланника королевы. Мариус поставил для нее кресло между своим и тем, которое занимал Гарнаш, и все трое уселись возле очага, вежливо обмениваясь приветственными фразами.

Исключительная красота этой женщины, пленительные манеры, мелодичный голос — все это привело бы в замешательство более молодого человека и могло бы отвратить менее твердого человека от поставленной цели, может быть, даже от лояльности и чувства долга, которые привели его сюда из Парижа.

Но привлекательность маркизы произвела ровно такое впечатление, какое произвела бы на каменное изваяние, и он сразу перешел к делу, считая, видимо, излишним расточать время на пустые любезности.

— Мадам, — сказал он, — ваш сын сообщил, что вы слышали обо мне и о том, что привело меня в Дофинэ. Я не собирался ехать в такую даль, как Кондильяк, но поскольку месье де Трессан, которого я просил быть моим посредником, с блеском провалил свою миссию, я буду вынужден навязать вам свое общество.

— Навязать? — отозвалась она, очаровательно разыгрывая смятение. — Какое резкое слово, месье!

Ее слова содержали намек на то, что она хотела бы получить льстивый комплимент, и это раздосадовало его.

— Я мог бы использовать любое слово, которое вам покажется более подходящим, мадам, если вы сами предложите его, — сделал он ответный укол.

— О, существует целая дюжина более подходящих в этом случае и более справедливых по отношению ко мне слов, — сказала она, и ее ярко-красные губы, приоткрывшиеся в улыбке, обнажили ряд ослепительно белых зубов. — Мариус, прикажи Бенуа подать вина. Месье де Гарнаш наверняка испытывает жажду.

Гарнаш ничего не ответил. Он предпочел бы не пить сейчас, но отказаться было невозможно. Поэтому он вновь уставился на огонь, ожидая, когда она скажет что-нибудь еще.

А мадам уже наметила план действий. Обладая более острым умом, чем ее сын, она быстро поняла, что визит Гарнаша означает, что интрига, с помощью которой она рассчитывала избавиться от него, не удалась.

— Я думаю, месье, — наконец сказала она, томно полуприкрыв веки, — что все мы, озабоченные делом мадемуазель де Ла Воврэ, пребываем в заблуждении. Она — порывистое, импульсивное дитя, и так случилось, что некоторое время тому назад у нас с ней вышел крупный разговор — подобное бывает и в самых благополучных семьях. В пылу гнева она написала письмо королеве, прося освободить ее из-под моей опеки. Однако теперь, месье, она раскаивается в содеянном. Вы, без сомнения, тонкий знаток женской логики…

— Оставим это предположение, мадам, — прервал он. — Я мало знаком с женской логикой, как и всякий мужчина, знающий то, что он не знает о женщинах ничего.

Она рассмеялась, делая вид, что восхищена его остроумием, и Мариус, возвращавшийся в свое кресло и услышавший слова Гарнаша, поддержал ее своим смешком.

— Париж превосходно оттачивает мужской ум, — сказал он.

Гарнаш пожал плечами.

— Мадам, если я правильно вас понял, вы пытаетесь убедить меня в том, что мадемуазель де Ла Воврэ, раскаиваясь в своем необдуманном поступке, уже не желает отправиться в Париж, а предпочла бы остаться в Кондилья-ке, под вашей неусыпной опекой.

— Вы очень проницательны, месье.

— По-моему, — сказал он, — это очевидно.

Мариус с облегчением взглянул на мать, но маркиза уловила в словах парижанина иной смысл.

— Если все так, как вы говорите, мадам, — продолжил Гарнаш, — тогда почему, вместо того чтобы изложить это письме, вы отправили месье де Трессана с девицей, взятой прямо из кухни или из коровника, которая должна была исполнить роль мадемуазель де Ла Воврэ?

Маркиза рассмеялась, и ее сын тоже.

— Это была шутка, месье, — сказала она, с ужасом сознавая, что такое объяснение вряд ли может показаться ему убедительным.

— Мадам, я оценил стиль юмора, который преобладает в Дофинэ. Но ваша шутка показалась мне бессмысленной. Она не позабавила меня, да и месье де Трессан, насколько я мог понять, был мало тронут ею. Однако все это не имеет значения, мадам, — продолжал он, — поскольку вы сказали мне, что мадемуазель де Ла Воврэ согласна остаться здесь, я вполне удовлетворен этим объяснением.

Это были именно те слова, которые она ожидала услышать от него, хотя тон, каким они были произнесены, вселял в нее мало уверенности. Она натянуто улыбнулась одними лишь губами, а ее внимательные глаза не улыбались вовсе.

— Тем не менее, — заключил он, — прошу вас помнить, что в этом деле я выполняю поручение королевы. Иначе я поспешил бы сразу же избавить вас от своего присутствия.