Жара в Аномо - Коваленко Игорь Васильевич - Страница 1

1

Старинные настенные часы в порыжевшем и потрескавшемся деревянном ящике-футляре громко крякнули, отметив три часа тридцать минут утра.

Сержант Киматаре Ойбор на мгновение оторвал взгляд от двери, с ненавистью посмотрел на часы. Он был раздражен руганью, лившейся в его ухо из телефонной трубки вот уже добрых пять минут.

Отвратительно крякающие часы несколько лет назад преподнес четвертому зональному управлению полиции проезжий англичанин, кинооператор-хроникер, после того как воры дерзко похозяйничали в его гостиничном номере, а полиция с непростительно большим опозданием явилась на зов о помощи.

Как ни странно, жест потерпевшего пришелся по вкусу начальству оплошавших блюстителей порядка; было велено водрузить часы на самом видном месте для постоянного укора и напоминания.

Итак, пробило три с половиной утра. Время, в сущности, слишком раннее для посленочных тревог.

— Да, да, слушаю, — сказал Ойбор в трубку и, придав голосу максимальную любезность, спросил: — Кто говорит? Прошу вас… кому обязаны?

— О, господи!.. — послышалось в ответ.

— Что ж, если не хотите… но… вы уверены, он мертв?

— Да, черт возьми! Шевелитесь, пока нет ротозеев!

— Момент! — воскликнул Ойбор, опасаясь, как бы его невидимый собеседник не повесил трубку. Сержант нетерпеливо поглядывал на дверь, соображая, какими бы еще словами удержать его на линии связи. — Мм… я правильно понял, близ отеля "Масаи"? Примерно в сотне шагов от советского посольства? И все же, прошу вас, кто говорит? Мы обязаны знать. Таков порядок. Чистая формальность, уверяю вас.

Сдобренное ругательствами замечание насчет обилия ослов в полицейской службе было последним, что расслышал Киматаре Ойбор.

И тут в двери наконец возник дежурный связист.

— Из автомата на площади Освобождения, — скороговоркой доложил он.

— Записали?

— Естественно.

— Что?

— Виноват. Записали, гражданин сержант.

— Хорошо.

— Рад стараться, гражданин сержант.

— Если не ошибаюсь, на площади всего одна телефонная точка, — вслух подумал Ойбор, — да, всего один пластмассовый козырек на углу.

— Группа уже выехала. Бр-р-р, только идиоту придет в голову разыгрывать нас в такую рань. Похоже, вам не повезло, гражданин сержант. Придется повозиться, я думаю.

— Довольно болтать.

— Виноват. — Связист не скрывал своего необъяснимого злорадства. Глуповатая улыбка растянула его заспанную, небритую физиономию.

Злорадство его было в высшей степени странным, действительно необъяснимым, поскольку Киматаре Ойбор привык к уважительному, даже почтительному к себе отношению со стороны сотрудников, включая и тех, кто не был в его непосредственном подчинении.

Связист просто давился смехом, нагловато уставясь на сержанта.

— В чем дело? — сдержанно спросил Ойбор. И добавил: — Не помню, чтобы голос в трубке развлекал нас анекдотами. У меня в вашем возрасте от таких сообщений волосы вставали дыбом. Сейчас, впрочем, тоже.

— Виноват, — в который раз произнес связист, — виноват. Но мне подумалось: не будет ли каких-либо указаний насчет записи? Уж больно грубо он с вами обошелся.

Сержант взорвался:

— Мне плевать, как он со мной обошелся! Мне всегда плевать на это! И вам не следует так впечатляться всякой ерундой! Для нас важно, что сообщают, а как — неважно! Ясно?! Речь идет о смерти, а ты… Быстро у вас тут каменеют души.

— Прошу извинить, но его тирада свалила бы и слона. Крепко это у него получается. Ничего подобного не слышал, сколько живу.

— Последнюю фразу насчет ослов, пожалуй, сотри, — сказал Ойбор. — Да, пожалуй, незачем ее консервировать. — Сержант надел панаму и застегнул ремень с кобурой. — И вообще, убери все лишнее. Ты меня понимаешь.

— Слушаюсь. Хотя инструкцией предусмотрено…

— Лишнее сотри!

— Слушаюсь.

— Вот и отлично, — со вздохом проворчал Ойбор. — Боюсь, запись нам не поможет.

— Пожалуй, — развязно согласился связист, — этот парень явно постарался изменить голос. Сипел, как пьяная старуха.

— Ну, довольно. Иди. А то я поверю ему относительно ослов и полиции.

Связист ушел. Из-за плохо прикрытой двери просочились топот удаляющихся шагов, прищелкивание языком и смех.

Что и говорить, день начинался отвратительно.

Сержант Киматаре Ойбор, ветеран уголовной полиции, обладатель трех золотых лент, одну из которых за долгосрочную и образцовую службу он получил уже при новом режиме из рук самого президента, вероятно, забыл, что за ночь выпит весь запас кофе, иначе бы не тряс флягу, прежде чем покинуть служебное помещение.

— Найдется у кого-нибудь глоток кофе или виски? — крикнул он.

— Никак нет, гражданин сержант, на службе не держим.

Шаркая тяжелыми сандалиями, он прошагал по анфиладе крошечных комнатушек, уставленных приземистыми столами, унылыми, как и казенные бра на голых стенах.

Тусклый электрический свет скользил по лоснящемуся лицу пожилого темнокожего человека с широкой желтой нашивкой на коротком рукаве белой форменки и нагрудным жетоном № 73.

Ойбор взял свой велосипед, что одиноко поджидал хозяина за специальной оградкой у задней стены двухэтажного особняка управления, и покатил по узким и кривым мостовым еще не проснувшейся столицы. Город, как и вся страна, в короткие часы безлюдья, молчащий и застывший, будто обнаженный и выставленный напоказ, являл собой огромную строительную площадку, где глинобитное жилье соседствовало с белокаменным, где вечна зелень и вечно солнце.

В центре города начался асфальт, ехать было полегче.

Пятьдесят девять лет прожил Ойбор в этом городе. Он знал его, как собственную ладонь. На краю низины, за древовидными сенециями с похожими на копья листьями, уже различимыми в фиолетовой дымке рассвета, начинались кварталы ремесленников. Там, на улице Шерсти, был и его дом.

Ночная служба сержанта окончилась полчаса назад, но не домой направил он свой велосипед, а на главную площадь.

"Утверждают, что старость склонна к бессоннице, — подумал Ойбор. — Значит, я уже слишком стар. Чудно — человек, можно сказать, бодр и свеж после бессонной ночи, и это знатоки духа и плоти человеческой объявляют признаком старости".

Неторопливо двигался он. С некоторых пор вообще взял себе за правило являться на место происшествия чуть, позже оперативной группы, считая, подобно многим бывалым сыщикам, что тем самым дает возможность молодым коллегам самостоятельно осмотреться на месте с большой пользой для их профессионального роста.

А может быть, никак не хотел признаться себе, что силенки уже не позволяют летать во весь дух. Не так уж он был свеж и бодр в эти минуты, как пытался мысленно себя уверить. Так или иначе, к его прибытию работа полиции, как говорится, уже кипела вовсю.

Кроме крытого полицейского грузовика, на площади Освобождения находились еще две легковые машины, они стояли поодаль, задними колесами на тротуаре перед отелем.

Сквозь тонкие нейлоновые чехлы легковушек без особого труда можно было разглядеть иностранные номера, оба либерийские. "Гринвилл", — отметил Ойбор.

Автомобили, несомненно, проделали огромный путь и стояли теперь у отеля не меньше двух-трех суток без движения. Они не представляли интереса.

Швейцар отеля наблюдал за действиями врача и фотографа, суетившихся около трупа, и вздрагивал от каждой вспышки блица.

— Уже допросили, — угрюмо обронил один из полицейских, перехватив устремленный на швейцара взгляд сержанта. — Никто ничего не видел. Разумеется, никто, ничего, никогда и нигде.

— Вот как? — Ойбор внимательно изучал окна ближних домов.

— Не сомневайтесь. — Полицейский сплюнул себе под ноги. — Так уж всегда, никто ничего не видит.

— А вы что думаете? Только без плевков.

Полицейский пожал плечами. Он был очень юн, почти мальчик. Тщательно отутюженная форма висела на костлявых плечах, как на вешалке. Ойбор никогда его прежде не встречал и поэтому решил, что он из посольской охраны и прибежал оттуда на несколько минут добровольно подсобить собратьям, полный любопытства и служебного рвения.