Джон Рональд Руэл Толкин. Письма - Толкин Джон Рональд Руэл - Страница 22

моногамии даже христианам оказалось бы недопустимей жестокостью. Будь христианский брак в конечном счете «противоестественен» (также, как, скажем, запрет на употребление мяса в ряде монашеских уставов), его удалось бы предписать лишь особому «целомудренному ордену» в рамках Церкви, а не Церкви в целом. Любой из пунктов обязательной христианской морали действителен не только для христиан (см. самое начало раздела II, «Общественные нормы поведения»)[98]

. Ну разве я не прав, утверждая, что, упомянув о магометанах на стр. 34, ты вопиющим образом передергиваешь? Не думаю, что ты можешь подкреплять свою «установку» подобным доводом: ведь он подрывает самые основы христианского брака. А основы состоят в том, что христианский брак — это правильный способ «управления человеческой машиной». Твой же аргумент низводит его всего лишь до способа (может быть?) выжимать из нескольких избранных машин дополнительный пробег.

Ужас христиан, с которыми ты не согласен (а это — большинство во-церковленных христиан), перед юридически узаконенным разводом в конечном счете сводится именно к этому: ужас при виде того, как хорошие машины ломаются из-за дурного с ними обращения. Могу только надеяться, что, если однажды тебе представится возможность внести исправления, этот момент ты прояснишь. Терпимость к разводам, если христианин такое терпит, — это терпимость к дурному обращению с человеком, оправдываемая особыми местными и временными условиями (как, скажем, терпимость к ростовщичеству), если, конечно, развод или подлинное ростовщичество вообще следует терпеть просто-напросто из соображений целесообразности.

Учитывая недостаток места, ты, конечно же, не имел возможности подробнее раскрыть[99]

свою «установку» — терпимость к злоупотреблению. Но полагаю, что ты ее обдумал — как практическую линию поведения в современном мире. Ты говоришь о системе двух браков не так, как если бы она подсказывалась только соображениями целесообразности, но как если бы она имела некое отношение к христианской добродетели милосердия. И все же думаю, что отстаивать ее можно только с позиций целесообразности; так хирург, который, зная, что для здоровья пациента необходима операция, не оперирует, потому что не может (пациент и вздорные советчики пациента ему упрямо не позволяют), или операцию даже не предлагает, ведь Противооперационная Лига настолько могущественна и криклива, что хирург боится взбучки. Христианин из твоей работы, как мы уже убедились, придерживается мнения, что все люди, практикующие «развод» — в том виде, в каком он сегодня юридически узаконен, разумеется, — дурно обращаются с человеческой машиной (какими бы философскими теориями они себя ни оправдывали), — точно так же, как пьяницы (наверняка и у них тоже есть своя философская теория). Своим поведением они причиняют вред себе, другим людям и обществу. А дурное поведение (если с точки зрения универсальных принципов оно и впрямь дурно) неизменно усугубляется: оно никогда не остается на стадии «не очень-то хорошо», «посредственно» — оно либо исправляется либо переходит в никудышное, скверное, омерзительное. Особенно же это справедливо в отношении секса — как ты сам наглядно продемонстрировал своим сравнением между стриптизом и блюдом с ветчиной[100]

. Ты также даешь понять, что и сам подозреваешь: сегодняшний отказ от умалчивания в том, что касается темы секса, положения не улучшил, но ухудшил. Как бы то ни было, любому ясно, что невероятное распространение и упрощение «разводов» в наши дни, со времен (скажем) общества Троллопа, обществу немало повредило. Это скользкий путь — и ведет он прямиком к Рено[101]

и дальше: собственно говоря, к полному промискуитету, с минимальными юридическими ограничениями; ибо теперь парочка может благополучно развестись, поразвлечься с новыми партнерами, а затем «пожениться повторно». В нынешней ситуации, — она искусственно создается и уже создана, — обыкновенных, чуждых философии и религии людей закон не только не удерживает от непостоянства; напротив, к непостоянству они поощряемы и законом, и общественной традицией. Надо ли добавлять, что таким образом создается ситуация, в которой невыносимо трудно воспитать христианское юношество в духе христианской этики касательно секса (которая гипотетически справедлива для всех и которая неизбежно будет утрачена, — сохранение ее зависит как раз от христианского юношества).

Так на каких же основаниях ты расходишься с теми христианами, что последовательно противятся всем попыткам облегчить процедуру развода и распространить ее шире? (Я соглашусь лишь в одном. Я не считаю распространение положений закона на все классы (вне зависимости от денег и статуса) популяризацией разводов — это скорее справедливость: если, конечно, истинная справедливость может быть заключена во зле. Думаю, в битве столь отчаянной (где решается вопрос столь фундаментальный и жизненно важный) можно оправдать даже противодействие «удешевлению» разводов: отчего бы не спасти бедняков через их бедность? Однако я признаю, что, как политику целесообразности, враг всегда может ее гнусно извратить.)

Хотелось бы мне знать, на каком таком фундаменте ты основываешь свою систему «двух браков»! Я так понимаю (начитавшись Хаксли и прочих), что с биологическо-социологической точки зрения моногамия для людского сообщества, по всей видимости, весьма благотворна. На этом уровне постоянство и строго соблюдаемая верность, на первый взгляд, жизненно необходимыми не покажутся. Все, чего требует «общественный распорядитель», — это вроде бы лишь сравнительно высокая степень сексуального воздержания. Но бывало ли то когда-либо, и возможно ли такое вне «санкций» или обязывающего церковного таинства, что облекает брачный контракт в «благоговение»? Не похоже на то. Битва, возможно, и безнадежна, однако поневоле подозреваю: правы те, кто в этом конфликте закона и религии сражается против развода . Sentire cum ecclesia:[102]

как же часто обнаруживаешь, что вот он — истинный ориентир. Я говорю это с тем большей готовностью, что в этом вопросе я и сам противился догмату по внутреннему ощущению (не делом, ибо связан спасительным послушанием). Но в ту пору я еще пребывал в заблуждении, что христианский брак — это всего лишь такое особенное поведение, принятое в моей «секте или ордене».

Последний раз, когда я присутствовал при заключении христианского брака, это происходило по твоей системе: жених и невеста «поженились» дважды. Сперва они сочетались браком перед свидетелем от Церкви (священником), используя один набор формул и дав клятву хранить верность до самой смерти (а женщина поклялась в послушании); а затем сочетались браком еще раз, перед свидетелем от государства (регистратором, который в их случае оказался женщиной — на мой взгляд, это еще больше усугубило непристойность происходящего), используя другой набор формул и не обещая ни верности, ни послушания. На мой взгляд, омерзительная была процедура — и притом нелепая, поскольку первый набор формул и обетов уже включал в себя второй, как менее значимый. Собственно говоря, эпитет «нелепый» возможно убрать, только исходя из допущения, что государство на самом деле тем самым утверждает, пусть не прямо, а косвенно: «Вашей церкви я не признаю; может, вы и обменялись какими-то там клятвами в месте ваших сходок, но это все вздор, личные табу, бремя, которое вы сами на себя взвалили; ограниченный, кратковременный контракт — вот и все, что на самом деле нужно для наших граждан». Иными словами, это самое «размежевание» — образчик пропагады, антипроповедь, адресованная молодым христианам, только что внимавшим торжественным словам христианского священника.

Здесь черновик заканчивается.

050 Из письма к Кристоферу Толкину 25 октября 1943

Тополя уже облетели, если не считать нескольких листиков на верхушке; и все-таки здесь у нас еще зелено и листвы полным-полно, несмотря на конец октября. Березки красивы, как никогда: кора снежно-белая под бледно-желтым солнцем, а сохранившиеся еще листочки сияют бледным золотом. В пятницу пришлось заночевать в штабе ГО[103]