Фаворит короля - Sabatini Rafael - Страница 59

Ее светлость всегда отличалась хрупкостью, а в эти последние месяцы так исхудала, что черты ее обрели почти неземную воздушность, а в глазах светился чуть ли не страх – все приписали эти перемены ужасам ее предыдущего брака.

После банкета в Уайтхолле, после маскарада, специально подготовленного к бракосочетанию Кампионом[53], после бала Робин увез новобрачную в Кенсингтон, в деревенский дом, который предоставил ему сэр Баптист Хикс.

Доведенная до нервного истощения напряженным днем и мыслями о предстоящей ночи, невеста устало опустилась в кресло, а жених, одетый в великолепный свадебный наряд из белого шитого серебром атласа, стал перед ней на колени. Стоя в этой рыцарской позе, он взял ее изящную ручку в свои руки и поклялся сполна вознаградить за все те страдания, которые она вынесла ради их любви.

Эта клятва, казалось, вдохнула в нее жизнь.

– Да, все это было, было! – воскликнула она с горячностью, даже странной при крайней ее усталости. – Я на все пошла ради любви к тебе, Робин. Ради того, чтобы ты стал моим и чтобы ничто нам не препятствовало. Помни об этом, Робин. Помни всегда!

– Разве я могу забыть, милая?

Она рассеянно играла его золотыми кудрями.

– Неужели я не заслуживаю прощения? Пусть будет забыто все!

– Прощение? Забвение? – Он рассмеялся и обнял ее за талию. – Милая, ты переутомлена.

– Да, да, – прозвучавшая в его голосе заботливость вызвала у нее слезы. – О, Робин, Робин! – Она взглянула на него с печальной улыбкой. – Мы заранее заплатили, и заплатили дорого, за наше счастье. Теперь от тебя зависит, чтобы ничто не нарушало его.

– Дорогая, что может помешать нашему счастью?

– Я… Я не знаю. Мне страшно.

Он приподнялся, взял ее на руки и так стоял, прижав ее к груди.

– Отдохни, дорогая супруга моя, забудь свои страхи. С ними покончено, покончено со всем злом. Отдохни, родная. – Он нежно поцеловал ее. – Сейчас ты станешь настоящей моей женою.

Но отдохнуть ни духом, ни телом им не удавалось – празднества только начались. Они должны были длиться неделю и с таким размахом, какого не знала ни одна свадебная церемония в Уайтхолле.

На счастливую пару сыпались дары, по ценности своей превосходившие все, что прославило это знаменитое излишествами царствование. Сам король преподнес новобрачной драгоценностей на десять тысяч фунтов. Каждый вечер проходили маскарады: одну пьесу написал Бен Джонсон, другую – Кампион, следующую – сам сэр Фрэнсис Бэкон (этот маскарад он устроил на свои собственные средства. Пьеса была такой экстравагантной, что публика даже начала поговаривать о душевном здоровье автора). Лорд-мэр устроил в честь новоиспеченных графа и графини Сомерсет банкет в Мерчант-Тейлорз-холле[54], а на том самом поле для ристалищ, где судьба впервые отметила мистера Роберта Карра, состоялся турнир, и все участники были одеты в цвета новобрачных. Более того, ради этого события, похоже, примирились все прежде враждовавшие партии. Даже королева забыла о своей нелюбви к Карру – а уж она-то была яростной противницей аннулирования брака – и преподнесла супружеское ложе, что было недвусмысленным символом примирения. И благородный Пемброк, признанный вождь всех врагов фаворита, тоже участвовал в турнире в костюме цветов графа Сомерсета – зеленом с золотом.

Но на самом-то деле это было лишь временным перемирием, ибо вражда пустила слишком глубокие корни. И последующие события взрыхлили почву.

Дело в том, что брак, такой желанный и давшийся такими трудами, поставил Сомерсета в полную зависимость от Нортгемптона и Говардов. Теперь эта семья, члены которой занимали чуть ли не дюжину видных придворных должностей, еще более укрепила свои позиции.

Очень скоро возникла и мощная оппозиция – Герберты, Сеймуры, Расселы с горечью увидели, что придворные блага монополизированы одним семейством, притом семейством тайных диссидентов.

Сомерсет понимал все это, и собственное положение отнюдь его не радовало. Он искал способы обезопасить себя и с тоской большей, чем когда-либо, вспоминал Овербери. Да, Овербери ему очень не хватало. Ему не хватало основательных суждений и тонких советов бывшего ментора. Сомерсет уже видел, что принял не ту сторону, он заметил, как усиливается антиговардовская группировка, в конце концов в нее вошли почти все, имевшие какой-то голос и вес. Он понимал, что буря обязательно разразится, она сметет и Говардов, и его вместе с ними. Вот теперь он припоминал все предупреждения Овербери, все его предостережения против союза с этим семейством и особенно со старым негодяем Нортгемптоном.

В отчаянии, не зная, как выйти из этого трудного положения, он предпринял, пожалуй, самый опасный из всех совершенных им когда-либо шагов.

Пост государственного секретаря пока еще оставался незанятым, а поскольку казна пустовала и откладывать сессию парламента далее было невозможно, также невозможно было откладывать и назначение. Номинально обязанности, входившие в компетенцию первого министра королевства, выполняли сэр Томас Лейк и сэр Ральф Винвуд (они оба, конечно, надеялись официально занять пустовавший пост), к тому же на него претендовал один из Невиллов.

Его светлость рассмотрел все кандидатуры и остановил свой выбор на сэре Ральфе Винвуде. Это был крупный, смуглый джентльмен с полным румяным лицом, окладистой черной бородой и спокойными, глубоко посаженными глазами. Он весьма старательно искал расположения лорда Сомерсета, а на свадьбу явился с многочисленными роскошными дарами. К тому же он обладал хорошими способностями и быстрым умом, и Сомерсет надеялся найти в нем второго Овербери – того, кто взял бы на себя все труды, а славу оставил своему патрону.

Как всегда, послушный воле фаворита, король подписал назначение, и пост достался тому из трех кандидатов, который, на первый взгляд, казался окружающим наименее подходящим. Невиллу были выделены какие-то незначительные привилегии, и он, раздосадованный, ушел в отставку. Но иначе повел себя сэр Томас Лейк. Его-то претензии были самыми обоснованными, поскольку за спиной были годы безупречной службы и богатый опыт, приобретенный еще в царствование Елизаветы. Он принял назначение Винвуда как оскорбление со стороны Сомерсета, посчитал себя униженным и перешел в лагерь врагов – он стал противником самым яростным и боевым и ждал возможности свести с фаворитом счеты.

Прежде чем эта возможность ему представилась, прошел целый год, богатый событиями год.

В июне умер граф Нортгемптон – этот свой последний в жизни поступок он совершил с характерной для него помпезностью и тщеславием. По иронии судьбы он всего лишь несколько месяцев наслаждался должностью, к которой стремился, ради которой интриговал всю жизнь.

Должность лорда-хранителя печати перешла к Сомерсету. Саффолк унаследовал казначейство – ту самую вотчину, которую так долго вожделел и так недолго распахивал Нортгемптон, а должность лорда-камергера, которую прежде занимал Саффолк и о которой отчаянно мечтал Пемброк, также досталась Сомерсету. Пемброк полностью отвечал требованиям, предъявляемым к этой должности, к тому же его поддерживала королева, однако король, похоже, в .своей любви к фавориту никакого удержу не знал. Как не знала границ и алчность фаворита.

Все эти перемещения и назначения породили новых врагов. Сомерсет рассорился с Ленноксом и Хэем из-за испанского вопроса, и вообще внешняя политика, которую теперь Сомерсет вел сам, пришла в расстройство. Все это несказанно его раздражало.

Испания и Австрия объединились против протестантских государств. Курфюрст Саксонский почувствовал опасность и обратился к своему тестю, королю Якову, с просьбой выполнить союзнический договор. Сомерсет попал под подозрение из-за происпанских симпатий – на эту сторону его склоняли Говарды.

Растерянный, перепуганный ходом событий, которыми он не мог, да и не способен был управлять, он все сильнее тосковал по Овербери. Овербери сумел бы увидеть всю картину в целом, сумел бы указать безопасный путь! И думая о печальном конце друга, Сомерсет все чаще корил себя и впадал во все большую тоску и раздражительность.