Фаворит короля - Sabatini Rafael - Страница 56

Слуга получил свои десять фунтов, а сэр Джон Лидкот – записку, адресованную архиепископу Кентерберийскому: сэр Лидкот должен передать ее адресату по сигналу от сэра Томаса – когда сэр Томас попросит свежих персиков. Если же в течение трех недель он вообще не получит от узника никакого известия, тогда пусть передает послание самостоятельно.

Именно после этого сэр Томас написал свое самое яростное и откровенное письмо Рочестеру, он проклинал, он заклинал королевского фаворита: если он в самое ближайшее время не получит свободы, то предпримет шаги, способные навсегда разрушить планы милорда.

А затем сэра Томаса свалил новый приступ болезни, и теперь он с полной уверенностью объявил коменданту, что боли – результат отравления.

Переводя дыхание между терзавшими его спазмами, он сказал:

– Можете передать лорду Рочестеру, что, если даже я умру, память о его предательстве не умрет никогда. Я уже предпринял необходимые шаги: после моей смерти о нем станет известно все, и он превратится в самого презренного из живущих. Если вы уважаете его светлость, если вы служите ему, то позаботьтесь передать: пусть он как следует печется о моем здравии, поскольку после моей смерти его ждет бесчестье.

Если сэр Джервас и – передал предупреждение, то Рочестер и виду не подал, что получил его: Овербери будет в тюрьме до дня развода, и точка. Однако сэр Джервас предпринял свои меры: камеру стали чаще проветривать, а тростник на полу сменили – старый прогнил и скрипел под ногами.

Состояние узника несколько улучшилось, но его по-прежнему мучила слабость. Жизненный пыл его угас, и к концу пятимесячного заключения от строптивого и гордого господина осталась лишь тень.

Прошло еще три недели, и верный инструкции Лидкот со всеми необходимыми предосторожностями передал письмо архиепископу Эбботу.

Наступила середина сентября. Комиссия вот-вот должна была начать свои заседания, ее «укрепили» двумя епископами, которые в любом случае голосовали бы в пользу Рочестера.

Архиепископ пребывал в горестных раздумьях. Он понимал, что стал инструментом вполне земных страстей, но не знал, как изменить ситуацию. И когда прибыло письмо сэра Томаса Овербери, архиепископ усмотрел в нем знак свыше – теперь он мог доказать то, что уже и так знал в глубине своей души.

Сэр Томас писал, что дело о разводе основано на фальшивых утверждениях и на сокрытии истинных фактов и что в его силах раскрыть эти истинные факты, ибо ни один человек на земле, кроме тех, кто непосредственно заинтересован в благоприятном исходе дела, не знает эту историю так глубоко и досконально. И он требует, чтобы в интересах истины и справедливости, как земной, так и небесной, его вызвали для дачи показаний.

Король уже вернулся в Уайтхолл, и архиепископ, не откладывая дела в долгий ящик, потребовал заложить лошадей и отправился во дворец, чтобы изложить требования сэра Томаса Овербери.

Его преосвященство появился во дворце к вечеру, когда король давал аудиенции. Он сразу же заметил крепкий стан и серьезное лицо архиепископа – тот стоял особняком от придворных. Лицо его величества помрачнело: опять этот упрямец, посмевший оспаривать его экскурсы в законы Божьи и человеческие!

Король направился к архиепископу и протянул ему руку для поцелуя. Великолепный Рочестер замер и молча поглядывал на коренастого прелата, которого с полным основанием считал своим врагом. Стоявший по другую сторону от короля Хаддингтон с тайным злорадством забавлялся этой сценой.

Король перестал обнимать Рочестера, возложил руку на плечо архиепископа и взглянул в его серьезные и добрые глаза. После чего спросил, как продвигается интересующее всех дело.

– Я как раз хотел бы переговорить с вашим величеством, – ответил Эббот. – Если ваше величество соблаговолит выслушать меня наедине…

– Наедине?! – переспросил король. – Ха! Он помедлил, затем решился и увлек архиепископа через всю галерею к окну. Тут они остались вдвоем.

– Так о чем вы хотели мне сообщить? – спросил король. Архиепископ смело глядел королю в лицо.

– Ваше величество уже осведомлены о моем отношении к этому делу. Скажу коротко: мне оно не нравится.

– Ну и что? – спокойно спросил король. – Разве судьи должны рассматривать только те дела, которые им нравятся?

– Судья руководствуется не привязанностями или антипатиями, а лишь своей совестью. Мне безразлично, останется ли леди Фрэнсис супругой графа Эссекса или выйдет замуж за другого. Но я не могу вынести решение, не имея достаточных оснований.

Его величество нахмурился, а прелат продолжал:

– Я прожил на этом свете почти пятьдесят один год, и совесть моя всегда была чиста. Не знаю, как скоро мне предстоит встреча с Господом, но я больше всего боюсь, как бы до этого часа на душе моей не появилось пятно. И больше всего сожалею, что потраву эту может мне нанести рука вашего величества, ибо появился тот, кто желает свидетельствовать о несправедливости дела.

– Как появился? Кто? – В вытаращенных глазах короля мелькнуло удивление.

В ответ архиепископ протянул королю послание. Король схватил его своей пухлой, в перстнях, рукой и взглянул на подпись.

– Ха! Мой старый дружок Овербери?! Ха!

Читая, он пытался удержать на физиономии маску холодности, хотя по мере чтения в нем поднималась волна черного гнева.

Достаточный простак во многом, этот Яков Стюарт кое в чем обладал дьявольским чутьем, особенно обострявшимся, когда ему грозила опасность. Он с одного взгляда понял, каких неприятностей можно ждать от Овербери, какой громкий может разгореться скандал и каким смешным в глазах комиссии будет выглядеть он, король, с его экскурсами в гражданское и церковное право. Каким же презренным и нелепым предстанет он перед всем светом, когда выяснится, что он, монарх, пытался извратить закон ради выгод и удовольствий своего фаворита!

Под внешностью доброго папеньки он скрывал натуру жестокую, жестокую от слабости, а внешняя простоватость, даже кажущаяся придурковатость прикрывала вероломный ум. Этого короля лучше всех охарактеризовал Сюлли, он назвал его «самым умным глупцом христианского мира».

Однако сейчас, под испытующим взором архиепископа, он снова натянул личину простака отца. Но в душе у него кипели страсти: слишком долго этот презренный тип Овербери терзал его душу и плоть, слишком долго королю приходилось конфликтовать из-за него с возлюбленным Робби. И даже сейчас, в Тауэре, этот мерзавец не оставляет его в покое, мало того, смеет слать угрозы самому королю!

Пощипывая бородку, его величество перечитывал письмо. Затем приподнял украшенную плюмажем шляпу, почесал затылок и с глуповатым видом в третий раз принялся изучать послание Овербери. На самом же деле он лихорадочно размышлял о дальнейших своих шагах. Когда король наконец-то оторвался от послания, архиепископ с облегчением увидел, что его величество сияет благодушием. Король милостиво объявил:

– Ну, ну! Что ж, если этому человеку действительно есть что сказать, его необходимо выслушать. Но так ли это на самом деле? А вдруг он просто хочет разжечь скандал, породить сплетни… И все же… – Король вздохнул. – И все же, поскольку я не хочу давать повода злым языкам утверждать, будто затыкаю рты недовольным, вызовите его, пусть предстанет перед лордами и выложит все имеющиеся у него доказательства. Если в его словах нет ничего, кроме бездоказательной злобы, тогда мы о нем позаботимся. Этот человек пишет, что он болен и слаб, но у него, я уверен, достанет сил выступить перед членами комиссии. Я распоряжусь.

И архиепископ, который пуще всего боялся, что король разгневается и откажется возобновлять допросы свидетелей, расчувствовался и со слезами на глазах поблагодарил его величество.

Король потрепал архиепископа по плечу, пробормотал похвалу его добросовестности, в которой он, конечно, никогда не сомневался – ибо тогда архиепископ не занимал бы такой высокий пост. Затем в сопровождении Эббота вернулся в галерею. А за всей этой сценой внимательно наблюдали Говарды – Нортгемптон, Саффолк, некоторые другие члены семьи, в их числе теперь был и Рочестер.