Фаворит короля - Sabatini Rafael - Страница 11

Во время этих вылазок он порой «выбалтывал» планы находившихся в зародыше королевских решений – сэр Роберт снабжал его этой информацией. Таким образом мистер Овербери проверял реакцию общественного мнения на предстоящие государственные меры. Он, например, смог дать следующий совет: указы о штрафах, налагаемых на сторонников нонконформизма[26], которому в последнее время дали некоторое послабление, вполне можно вновь усилить, чтобы пополнить всегда пустой кошелек короля. Он также посоветовал проявить большую терпимость к некоторым довольно утомительным выступлениям левеллеров[27], поскольку общественное мнение было на их стороне, а возмущение, напротив, вызывали иные из узурпаторских замашек власти.

Короче говоря, в течение всего этого года он действовал как заправский осведомитель – из тех, которыми, например, успешно пользовался Сесил (первый министр полагал, что мистер Овербери действительно находится за границей), хотя ни один из шпионов первого министра не был и вполовину столь же усерден, внимателен, компетентен и инициативен, как мистер Овербери. Только усилия его были направлены вовсе не в помощь первому лорду казначейства.

Этот человек-невидимка, о существовании которого не подозревал никто, устами сэра Роберта Карра диктовал королевскому совету внутреннюю политику, а сэр Роберт со скоростью, восхищавшей всех и пугавшей некоторых, приобретал все новую славу и все большее доверие.

Более всего укреплению позиций Карра послужил его прогноз относительно Испании и Нидерландов: в начале года Англия, как и Франция, получила приглашение участвовать в выработке мирного договора.

Король в восторге буквально зацеловывал дорогого Робина – ведь тот обнаружил в себе дар настоящего государственного мужа, и не только в нидерландском вопросе, но и во многих других. Глубина, с которой этот юноша постиг душу нации, казалась почти сверхъестественной. Ведь прежде он был так неопытен, так мало знаком с жизнью народа, а теперь его острые комментарии, язвительная критика, точные ссылки на события и смелые прогнозы говорили о силе ума, граничившей с гениальностью.

Говарды – и старый Нортгемптон в особенности – начали усматривать в нем особу, достойную уважения: да, из этого человека нельзя было делать врага, ибо он, особенно в настоящее время, мог легко их уничтожить. Поэтому они лестью и подарками старались завоевать его дружбу.

Как всегда полностью следуя советам наставника, сэр Роберт – а Овербери рекомендовал ему не очень-то поддаваться Говардам – держался с ними отстраненно, принимал их авансы с холодностью, нехарактерной для его обычного дружелюбия, и тем самым вызывал еще более отчаянный подхалимаж.

Поскольку король благоволил к нему и поскольку он теперь обнаружил качества, достойные монаршего благоволения, придворные ухаживали за ним с невероятным усердием. И чем усерднее становились ухаживания, тем более благоволил к нему король, ибо теперь он гордился сэром Робертом как создатель, чье творение свидетельствует о таланте автора. Так что в течение всего этого года популярность и влияние сэра Роберта ширились и крепли.

И в результате на него навалилось такое количество дел, что, как он объявил его величеству, он нуждается в личном секретаре, на которого он мог бы опереться и которому он мог бы доверять более ответственные задания, чем тем нескольким секретарям-переписчикам, которые у него уже были.

Недостатка в желавших занять эту должность не было – едва ли во всем дворе сыскался бы джентльмен, чей племянник, двоюродный брат или даже сын не почли бы за честь служить у сэра Роберта Карра. Сэр Роберт внимательно изучил все предложения, но так и не нашел соответствующей кандидатуры. И однажды объявил королю, что, похоже, трудности его разрешены – ему сообщили, что мистер Томас Овербери вернулся в город и что ему нужна работа. Как кстати! Ведь мистер Овербери более всех удовлетворяет требованиям сэра Роберта, и с одобрения его величества сэр Роберт предложил мистеру Овербери место своего личного секретаря.

Они уже давно составили этот план: политическая репутация сэра Роберта настолько укрепилась, что никому бы и в голову не пришло искать за его успехами чей бы то ни было посторонний ум. И теперь мистер Овербери мог выйти из-за занавеса без ущерба для репутации сэра Роберта.

Король сомневался. Он угрюмо выпятил нижнюю губу и пробормотал:

– Ах да, вспомнил – это тот мужлан с лошадиной физиономией, что был здесь в прошлом году, – он вспомнил и укол ревности, который испытал при радостной встрече своего милого дружка с этим «мужланом». – А не слишком ли ты высоко его ставишь, Робин? Довольно мрачный господин. Я тогда сказал, что он слишком уж погружен в вино, и, по-моему, я был прав.

Но сэр Роберт употребил все свое красноречие, и в конце концов король неохотно сдался.

Каким бы неприметным ни старался быть мистер Овербери в роли секретаря, наступил момент, когда он сам как личность не мог уже не привлечь внимания. Дело в том, что книготорговец Лайл, который держал магазин рядом с «Головой тигра» в Пол-ярде, издал его книжку «Характеры», в коей мистер Овербери дал смелые зарисовки современной жизни (он трудился над ней в своем уединении весь год). Книжица привлекла внимание мыслящих людей, они хвалили ее и раскупали, чтобы цитатами из нее освежать свои беседы. Экземпляр попал и к королю, он прочитал книгу с восхищением, смешанным с завистью. Его величество весьма ревниво относился к тем, кто мог сравниться с ним в учености – возможно, именно этим объяснялась его доходящая до скандальности неприязнь к сэру Уолтеру Рейли и привязанность к Филиппу Герберту, который издевался над всеми «высоколобыми», чей ранг был ниже королевского, и тем оправдывал свое наглое невежество. Однако его величество постарался скрыть зависть (хотя острая игла по-прежнему колола его сердце) и с олимпийских высот пролил благосклонность на столь широко восхваляемого автора. В результате мистер Овербери стал популярным при дворе даже раньше, чем предусматривал его собственный план.

И хотя его достоинства получили высокую оценку тех придворных, которые были в состоянии эти достоинства оценить, для партии королевы и принца Генри он был существом презренным – ведь он теперь считался фаворитом королевского фаворита. А для тех, кто ненавидел сэра Роберта за то, что он препятствует их собственному возвышению, мистер Овербери стал предметом тайного недоброжелательства.

Мистер Овербери понял это сразу, но нисколько не обеспокоился. Он встречал презрение, происходившее от зависти, еще более глубоким и убийственным презрением, коренившимся в сознании своего интеллектуального превосходства. К тому же под прикрытием непробиваемой брони хороших манер он умел наносить глубокие раны.

Англия участвовала в выработке мирного соглашения по Нидерландам, и отношения между Испанией и Англией улучшились до того, что в 1610 году король начал подумывать о женитьбе сына на испанской принцессе. Хоть он теперь и слыл непоколебимым протестантом, король Яков жаждал приобрести еще и репутацию «короля любви» – властителя, способного мирными маневрами добиться куда большего, чем силой оружия.

И до того, как сделать какие-либо определенные предложения, его величество устроил в Уайтхолле банкет в честь посла Испании графа Вильямедина и коннетабля Кастилии дона Педро Арагонского. Это был самый пышный из всех дворцовых пиров, в немалой степени увеличивший и без того огромный долг короля,

Чтобы приветствовать двух выдающихся представителей короля Филиппа и их свиту, состоявшую из испанских грандов, король, кроме королевы и принца Генри, пригласил самых знатных и приятных на вид придворных.

После данного в зале для церемоний обеда, после многочисленных тостов (король слегка опьянел и впал в слезливую сентиментальность) зал освободили для танцев.

В первом танце, куранте, дон Педро Арагонский вел королеву – она была дамой полной, широкоплечей, почти мужской стати.