Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 3

Селение Ширин-Таш в округе звали «селением ишана». Ишан Исмаил Сеидхан владел в Ширин-Таше большими участками земли и пользовался огромным влиянием на жителей. Он был одним из самых авторитетных ишанов среди мусульманского духовенства Ферганской долины, хранитель могилы Али Шахимардана, уже при жизни почитавшийся святым. Все богачи и среднее дехканство были мюридами — последователями Исмаила Сеидхана, покорными исполнителями его воли.

Наиболее многочисленная часть населения — издольщики и батраки. Все они были опутаны такой долговой кабалой, что, по существу, являлись рабами Исмаила Сеидхана и его мюридов. Из бедноты только с десяток семейств владели небольшими наделами земли и сохранили кое-какую самостоятельность.

Особенно тяжелым в кишлаке было положение женщин.

И если невыносимо тяжело было женщинам, обладающим всеми дарами природы, то на какую жизнь могла рассчитывать безродная девушка-батрачка, к тому же слепая?

Тяжела, бесконечно тяжела была жизнь Ахрос в родном селении. Даже каторжник, на всю жизнь приговоренный к подневольному труду в кандалах, был счастливее ее. Он видел. Его не окружала постоянная непроглядная тьма. У него всегда оставалась надежда на то, что, авось, стража зазевается и он сможет улизнуть, сможет разбить камнем кандалы и снова стать свободным.

У слепой же батрачки Ахрос впереди не было никакого светлого проблеска. С детства она не знала ни любви, ни ласки, а слепота сделала ее жизнь тяжелее каторжной. Те, кто хотели бы ей помочь, сами не имели ничего, а для состоятельных жителей селения она была только даровой рабочей силой, которую можно было нагружать работой, как любого осла, но кормить значительно хуже.

Сынки сельских толстосумов не давали ей прохода.

— Слепая! Слепая! — раздавались злорадные, хотя еще и пискливые голоса будущих правоверных мусульман, едва лишь слепая батрачка появлялась на улице. Удары палками, комьями земли, щипки и толчки сыпались на нее градом.

По всей вероятности, Ахрос так и погибла бы под чьим-нибудь забором, если бы не семья Саттара Мирсаидова — сельского кузнеца. Среди кучки еще не закабаленной Исмаилом Сеидханом и его мюридами бедноты выделялся кузнец Саттар Мирсаидов. Слава о золотых руках кузнеца Саттара разнеслась далеко за пределы селения. Окованные им брички и арбы колесили по всей Ферганской долине, а ножи, сработанные Саттаром-кузнецом, можно было встретить и за пиршественным столом у богачей и на поясе у чабанов, пасущих их отары. Правда, ножи богачей были отделаны золотом, зато ножи чабанов славились остротой и прочностью.

Слава лучшего мастера в округе не принесла Саттару богатства, но сделала его независимым от кучки мироедов. Сельские святоши не решались задевать кузнеца, зная его гордый и непримиримый характер. Те же, кто все-таки становились на пути Саттара, на собственном опыте убеждались, что кузнец не уступит никому и что язык у него острее тех ножей, которые он выковывал для чабанов в своей кузнице.

Сам кузнец, занятый с утра до ночи в насквозь прокопченной кузнице, мало обращал внимания на Ахрос. Только изредка, встречая ее по пути, он не забывал сказать ей пару ободряющих слов или разогнать толпу озорников, издевавшихся над слепой девушкой. Зато у жены Саттара-кузнеца Розии-биби находилось время позаботиться об Ахрос, починить, а то и сшить ей платье. Розия-биби относилась к Ахрос по-матерински.

У кузнеца был только один сын — семнадцатилетний Тимур, такой же, как и отец, смелый и непримиримый. Он-то и являлся постоянным защитником Ахрос от издевательства сельских мальчишек.

Благодаря ласкам и заботе Розии-биби Ахрос была одета, хотя и в очень старое, но всегда аккуратно заплатанное платье. В зимние месяцы, когда никому не была нужна даже даровая батрачка, Ахрос всегда находила в доме кузнеца теплый угол и кусок хлеба. Розия-биби не боялась отстаивать интересы Ахрос даже в таких делах, как плата за труд слепой батрачки. Когда какой-либо из толстосумов слишком уж бессовестно обманывал Ахрос, Розия-биби, разъяренная, отправлялась к дому обидчика и ни разу не возвращалась с пустыми руками. Благочестивые святоши боялись ее резкого языка не менее, чем языка самого Саттара.

Так и жила Ахрос. Ей шел уже двадцатый год. Это была высокая, худощавая девушка, обычно одетая в обноски. Ее густые черные волосы никогда не заплетались во множество тоненьких косичек, как это принято было у девушек, а стягивались старым, много раз стиранным, потерявшим всякий цвет платком.

Лицо Ахрос было довольно красиво, но черно от постоянного загара и хранило неизгладимый отпечаток какой-то притупленности и печали, свойственной большинству рано ослепших людей.

Сегодня воды требовалось много. Водоем находился в центре селения, и Ахрос раз десять пришлось сходить к нему. Наполнив последний раз бурдюк и перекинув лямку через плечо, девушка устало распрямилась и медленно зашагала через площадь к калитке дома Тургунбая.

Хотя лямка тяжелого бурдюка резала плечо, а раскаленная пыль обжигала босые ноги, девушка улыбалась. Сегодня все обошлось благополучно. Сельские озорники, видимо, попрятались от жары, и никто не обидел Ахрос во время многократных путешествий к водоему. Никто не ударил и не ущипнул ее, никто не столкнул ее с тропинки в придорожную колючку. А главное, никто не отбросил в сторону пустого бурдюка. Так трудно потом бывает на ощупь разыскать то место, куда брошен бурдюк. А эти мальчишки всегда стараются забросить его туда, где колючка погуще, а шипы ее суше и длиннее.

Вдруг Ахрос приостановилась. Изощренный слух ее сразу узнал тяжелые шаги рабочих волов Тургунбая.

«Значит, Джура возвращается с поля», — подумала Ахрос, осторожно сворачивая к краю тропинки.

Теперь Ахрос различила шаги самого Джуры, хотя батрак, так же как и девушка, был бос. Вот его рука легла на лямку, больно резавшую плечо, и тяжесть, пригибавшая Ахрос к земле, исчезла. Джура снял с плеча девушки бурдюк и вскинул его себе на спину.

— Почему с бурдюком за водой пошла? — негромко спросил он.

— Воды много надо. К хозяину гости приедут, — так же тихо ответила Ахрос.

— Что ж, не могли подождать? Я бы вернулся и наносил. Ведь гости-то вечером приедут.

— Вечером, — согласилась Ахрос.

— Возьми.

Джура взял ее руку и положил на ладонь пару груш.

— Возьми, кушай, — с грубоватой лаской в голосе проговорил он.

— Зачем ты? Увидят, — слабо запротестовала девушка.

— Я не с деревьев, с земли подобрал. Падалица. Не подберешь — все равно сгниют.

— Заругает хозяин, если увидит.

— Тогда спрячь, потом съешь. На еще!

Благодарная за непривычную ласку, девушка, смущенно улыбаясь, поспешно спрятала груши.

В комнате для гостей было полутемно и прохладно. Наружные ставни огромных стрельчатых окон, еще с утра плотно закрытые, не пропускали дневного зноя. Только через щели в ставнях лучи солнца могли заглянуть в помещение. От этого по всей комнате тянулись тонкие струйки света. Узкие золотистые полоски расчертили ковры, покрывавшие пол.

У стены, на разостланном поверх ковра стеганом одеяле, подложив под локоть подушку, лежал Тургунбай. Привалившись спиной к стене, он отдыхал после утомительной поездки. Сегодня Тургунбаю пришлось проехать немало, а солнце уже с утра жгло немилосердно.

Умиротворенный тишиной и прохладой, Тургунбай дремал, с удовольствием разрешая сну овладевать собою. Гости приедут только к закату, значит, можно часа три-четыре поспать. С подготовкой угощения справятся и без него.

Тургунбай в полусне стал припоминать, все ли нужные распоряжения им сделаны, не забыл ли он чего-нибудь. «Нет, ничего не забыл», — удовлетворенно подумал он и, вынув подушку из-под локтя, опустил на нее голову.

Ночью ему не пришлось поспать. Выехав с вечера в Шахимардан, он уже под утро, в самом конце пути, встретил пешего гонца, бежавшего из Шахимардана в Ширин-Таш. И не вообще в Ширин-Таш, а лично к нему, Тургунбаю. Гонец сообщил, что ишан Исмаил Сеидхан завтра к вечеру приедет в Ширин-Таш и остановится у него, у Тургунбая.