Весь невидимый нам свет - Дорр Энтони - Страница 76

Вот одинокая туфля на платформе. Вот упавший фанерный повар, в руках у него доска, на которой мелом написан суп дня. Вот спутанный ком колючей проволоки. И повсюду трупный запах.

Пригнувшись за разбомбленной сувенирной лавочкой – на стойках тарелки с именами по ободку, расставленные в алфавитном порядке, – Вернер пытается сообразить, где он сейчас. Coiff eur Dames[47] через улицу. Глухая стена банка. Дохлая лошадь, запряженная в телегу. Тут и там торчат уцелевшие здания, стекла выбиты, из окон струйками тянутся дымки, словно тени сорванного плюща.

Как ярок свет в ночи, он и не знал! День его ослепит.

Вернер поворачивает направо, где, если он не ошибся, должна быть рю-д’Эстре. Дом номер четыре по улице Воборель по-прежнему стоит. Все окна на фасаде выбиты, но стены почти не закоптились, и даже два ящика для цветов еще висят.

Он прямо подо мной.

Им всегда внушали, что главное – ясная цель. Пузатый комендант Бастиан, с его старушечьей походкой, утверждал, что школа выбьет из Вернера неуверенность.

Мы залп пуль, мы пушечные ядра. Мы – острие клинка.

Кто слабейший?

Платяной шкаф

Фон Румпель, ковыляя, подходит к огромному гардеробу. Пиджаки, брюки в полоску, хлопковые рубашки с высоким воротником и до нелепого длинными рукавами. Мальчишеская одежда невесть какой давности.

Чья эта комната? Большие зеркала на дверцах гардероба почернели от времени, под маленьким письменным столом старые кожаные сапоги, на крючке висит метелка для смахивания пыли. На столе фотография мальчика в коротких штанах на вечернем пляже.

За разбитым окном висит безветренная ночь. Пепел кружится в свете звезд. Голос, сочащийся сквозь потолок, повторяется: «Разумеется, дети, мозг погружен во тьму… И все же мир, выстраиваемый в мозгу…» – плывет, бася и растягивая слова; по мере того как садится аккумулятор, урок звучит все медленнее, словно лектор устал, и наконец совсем умолкает.

Сердце бешено стучит, голова отказывает. Со свечой в левой руке и пистолетом в правой, фон Румпель вновь поворачивается к гардеробу. Места столько, что внутри можно поместиться целиком. Как эту громадину втащили на шестой этаж?

Он подносит свечу ближе и в тени рубашек замечает то, что пропустил в первый раз: полосы на пыльном дне. То ли от коленей, то ли от пальцев, а скорее, и от того и от другого. Рукоятью пистолета фон Румпель раздвигает одежду. Насколько глубок шкаф?

Он наклоняется внутрь, и в этот момент тренькают два колокольчика: один сверху, другой снизу. От этого звука он вздрагивает, ударяется головой о верхнюю стенку шкафа, свеча падает, и фон Румпель грохается на спину.

Свеча катится, пламя обращено вверх. Почему? Какой загадочный принцип требует, чтобы огонек свечи всегда указывал на небо?

Пять дней в этом доме, а камень так не найден, последний немецкий порт в Бретани скоро падет, а с ним и весь Атлантический вал. Срок, обещанный врачом, уже вышел. И что это за звон колокольчиков? Так приходит смерть?

Пламя медленно тянется к окну. К занавескам.

Внизу скрипит, открываясь, дверь. Кто-то вошел в дом.

Товарищи

Пол в прихожей усеян битой посудой, бесшумно не пройдешь. За кухней, где вперемешку валяются кастрюли и полки, – коридор, занесенный сугробами пепла. Перевернутый стул. Впереди лестница. Если девушка не ушла за последние несколько минут, она должна быть на верхнем этаже, у передатчика.

С вещмешком за спиной, держа винтовку двумя руками, Вернер начинает подъем. На каждой площадке тьма заливает ему глаза. Под ногами возникают и пропадают пятна. Вся лестница забросана книгами, бумагами, веревками, бутылками и, кажется, частями старинных кукольных домиков. Второй этаж, третий, четвертый, пятый: везде одинаково. Вернер не знает, много ли шума он производит и насколько это существенно.

На шестом этаже лестница вроде бы заканчивается. На площадке три полуоткрытых двери: слева, впереди, справа. Вернер, держа винтовку, заходит в правую. Он ждет ружейных вспышек, оскаленных демонов, но все тихо. Свет из открытого окна озаряет продавленную кровать. Девичье платье в открытом шкафу. Вдоль плинтуса разложены сотни каких-то комочков – галька? В углу два наполовину полных ведра, наверное с водой.

Неужели он опоздал? Вернер прислоняет вин товку Фолькхаймера к кровати, берет ведро и выпивает один глоток, второй. В окне, далеко за соседними домами, за крепостной стеной, возникает и гаснет огонек – качается на волнах судно.

Голос за спиной говорит:

– Ага.

Вернер оборачивается. Перед ним немецкий унтер-офицер в полевой форме. Пять нашивок и три ромба – фельдфебель. Бледный, избитый, худой как смерть, фельдфебель неверным шагом подходит к постели. Правая сторона шеи странно выпирает из тесного воротника.

– Не советую мешать морфий с божоле, – говорит он.

Жилка у него на виске пульсирует.

– Я видел вас, – говорит Вернер. – Перед булочной. С газетой.

– И я тебя видел, малыш-рядовой.

В его голосе слышна уверенность, что они товарищи. Сообщники в преступлении. Что оба пришли сюда за одним и тем же.

За спиной фельдфебеля невозможное: пламя. Занавеска в комнате по другую сторону лестничной площадки горит. Языки огня уже лижут потолок. Фельдфебель запускает палец за воротник, оттягивает. Лицо тощее, зубы торчат. Он садится на кровать. Звездный свет поблескивает на дуле пистолета.

В ногах кровати на низком столе едва различается деревянный макет города. Это Сен-Мало? Вернер смотрит то на макет, то на горящую занавеску, то на винтовку Фолькхаймера, прислоненную к кровати. Унтер-офицер наклоняется вперед и нависает над миниатюрным городом, словно измученная горгулья.

По лестничной площадке змеятся первые струйки дыма.

– Занавеска, господин фельдфебель. Она в огне.

– Прекращение огня назначено на полдень. По крайней мере, так говорят, – глухо произносит фон Румпель. – Спешить некуда. Времени больше чем достаточно. – Он пробегается пальцами одной руки по миниатюрной улице. – Нам нужно одно и то же, рядовой. Но лишь один это получит. И только я знаю, где оно. Тебе нужно решить непростую задачку. Там оно, там или там? – Он трет одной рукой о другую, ложится на кровать и направляет пистолет к потолку. – Или там?

В комнате напротив горящая занавеска падает с карниза. Может быть, она погаснет, думает Вернер. Может быть, она погаснет сама собой.

Вернер вспоминает людей в подсолнухах и сотни других: каждый лежал в лачуге, в грузовике или в бункере с таким лицом, будто только что услышал мелодию знакомой песенки. Между бровями морщина, рот открыт. Выражение словно говорит: «Уже? Так рано?» Однако разве не с каждым это случается чересчур рано?

На площадке дрожат отзвуки пламени. Все так же лежа, фельдфебель берет пистолет двумя руками, открывает и закрывает патронник.

– Пей еще. – Он указывает на ведро у Вернера в руках. – Я вижу, как сильно ты хочешь пить. Поверь, я туда не мочился.

Вернер ставит ведро. Фельдфебель поводит головой взад-вперед, как будто у него затекла шея. Затем направляет пистолет Вернеру в грудь. Со стороны горящей занавески доносится приглушенный стук: что-то ударяется о перекладины лестницы и падает на пол. Фельдфебель поворачивает голову, дуло пистолета опускается.

Вернер хватает винтовку Фолькхаймера. Всю жизнь ты ждешь, и вот миг наступил. Готов ли ты?

Одновременность мгновений

Кирпич падает на пол. Голоса умолкают. Внизу какое-то движение, и тут же снопом малинового света гремит выстрел: взрыв Кракатау. Дом на миг раскалывается пополам.

Мари-Лора соскальзывает с лестницы и приникает ухом к фальшивой стене шкафа. Торопливые шаги пересекают площадку и входят в комнату Анри. Плеск воды, шипение, запах дыма и пара.

Теперь шаги становятся неуверенными. Они не такие, как у фельдфебеля. Легче. Они приближаются к шкафу. Человек по другую сторону открывает дверцы. Задумывается. Соображает, что к чему.