Любовь Орлова. 100 былей и небылиц - Сааков Юрий Суренович - Страница 25

– Правду, ничего, кроме правды? – смеется Орлова. – Удивительно честно и правдиво звучит спектакль.

Ее просят оставить свой автограф на приспособленном для этого потолке гримуборной С. Юрского. Любовь Петровна, встав на стул, расписывается и спрашивает, как выбраться на крышу.

– ???

– Чтобы на трубе, на самом высоком месте, расписаться в честь режиссера (Г. Товстоногова. – Ю. С.)!

90

Единственную так и не осуществленную попытку Орловой «уйти» от Александрова описывает Д. Щеглов:

«В тот день в квартире племянницы Орловой Нонны Сергеевны раздался звонок в дверь. На пороге стояла Любочка. То, что она приехала не на своей машине, было странным, то, что явилась без телефонного звонка – странным вдвойне.

Веселая суета и сетования, что знали бы – приготовили бы к ее приходу что-нибудь на стол – сменились повальным весельем.

– Я к вам навсегда. Сегодня я ушла от Гриши.

Шутка была особенно удачной, если учесть, что при Орловой находился вместительный чемодан.

– Я ему сказала: до тех пор, пока он не напишет новый сценарий (сценарий «Скворца и Лиры» Александров сочинял даже на год больше, чем «Русского сувенира», – семь лет! – Ю. С.), ноги моей в доме не будет!

Буквально через пять минут раздался звонок.

– Если это он, я трубку не возьму!

Пришлось подойти внучатой племяннице.

В трубке послышались знакомые воркующие интонации:

– Машенька? Добрый день. Любушка у вас?

– Да, Григорий Васильевич.

– Пригласите ее, пожалуйста.

– Она не хочет брать трубку, Григорий Васильевич.

– Да? Почему же?

– Потому что вы не написали сценарий, – чувствуя себя полной идиоткой, произнесла родственница.

Через несколько минут звонок повторился. Орлова демонстративно отвернулась к окну.

– Что делает наша Любушка?

– Пьет чай и очень сердится.

– Тогда скажите ей, что я уже написал несколько страниц.

Сдерживаемый обоюдный хохот, пересказ Любушке, ее решительный, непреклонный жест.

– Она сказала, что никогда, Григорий Васильевич.

Еще один звонок.

– Пока не будет готов сценарий, я не вернусь!

– Григорий Васильевич, вы написали хотя бы половину? – уже не сдерживая хохота, спросила племянница.

– Безусловно. И даже более!

Раздался какой-то странный механический смех, потом треск, и все предыдущие диалоги были воспроизведены. Диктофоны в тогдашней Москве были новинкой, и Александров не упустил случая продемонстрировать свое приобретение.

– Ну а теперь, Машенька, может быть, все-таки Любушка подойдет к телефону? Иначе у меня не пойдет творческий процесс.

– Любочка, Григорий Васильевич сказал, что если ты не подойдешь, у него не пойдет творческий процесс…

Орлова решительно повернулась на стуле:

– Да? Хм. Посмотрим.

Она взяла трубку. Дальнейшая слышимая часть разговора сводилась к скромной вариации из двух слов. «Да. Да. Нет. Да!» – гневно повторяла Орлова до тех пор, пока на том конце провода не было сказано нечто такое, что односложное утверждение обернулось восторженно-блаженным выдохом: «Да-а?!»

– Гриша уже выслал машину, – сказала она, положив трубку.

И через несколько минут упорхнула со своим так и не распакованным чемоданом».

При всей уморительности этой сцены («милые бранятся – только тешатся») она носит скорее трагический характер. Выходит, Орлова сама настаивала на том неминуемо гибельном для нее фильме, которым станет «Скворец и Лира». И на сценарии, который, будто чувствуя, как плачевно все это кончится, так не хотел писать, так отлынивал от него Александров. Выходит, спустя несколько лет после столь откровенной беседы во Внукове с А. Романовым режиссер и актриса поменялись ролями: теперь он, чувствуя свою немощь, оттягивал роковую развязку, а она торопила его с ней, даже ставила такие вот ультиматумы.

Злополучный «Скворец и Лира», от работы над которым так отлынивал Г. Александров, он все-таки снял. И даже сыграл в фильме вместе с Л. Орловой генерала КГБ.

А где же ее тогдашние, у внуковского камина, сомнения в возможности такого фильма, где боязнь за собственные руки, которые уже тогда, семь лет назад, нельзя было снимать? Так что лучше бы уж Александров проявил большую мужскую твердость и перестал бы настаивать на немедленном возвращении «Любушки». Она бы все равно вернулась, но без ультиматума о написании сценария, а он, глядишь, не стал бы его домучивать. (Даже к К. Симонову, бедный, обращался за помощью, но тот, слава богу, отказался от такой «чести».) И не осталось бы этого жуткого воспоминания, которым стал для обоих «Скворец и Лира».

В котором, до чего уже договариваются, Орлова и Александров снялись якобы в главных ролях. В то время как режиссер осмелился появиться лишь в эпизоде, изображая генерала КГБ, шефа героини.

Да даже – как ни страшно это предполагать – если бы «Любушка» проявила не меньшую твердость, чем ее суженый, и не вернулась бы к нему вообще, их кинематографический имидж только выиграл бы. Во всяком случае, не пострадал бы…

91

Актриса Ия Саввина с благодарностью вспоминает, как «подарила» Орлова ей роль Норы и на первый спектакль с ее участием прислала букет с запиской «Норе – от Норы».

«А через несколько лет у меня пропал голос. Нужна была операция. Друзья, знакомые, семья, самые близкие люди да и сама я говорили только „ай-ай“ – и все. Орловой не было в театре очень долго: она снималась (в том же, не к ночи будь помянут, „Скворце и Лире“. – Ю. С.). А когда встретились и Любовь Петровна услышала мой голос, она пришла в негодование. Я никогда, ни до, ни после, не видела ее в таком гневе. Любовь Петровна кричала на меня, говорила, что я теряю профессию, что у меня нет воли и я не заслуживаю никакого уважения, пассивно ожидая трагического конца. И ушла.

А утром следующего дня уже позвонила мне. «Все устроено. Все необходимые бумаги в театре я сделала. Немедленно приезжайте. Вас будет смотреть лучший специалист в этой области Павел Антонович Демидов. Это гениальный врач и замечательная личность. Что он скажет, то мы и сделаем». Любовь Петровна так и сказала – «мы». Через месяц после операции я говорила нормально.

Вы скажете, что так поступил бы на ее месте любой хороший человек. Сделал бы это, если бы мог. Нет, вникать в чужую беду не только словом и сочувствием, но конкретно, осязаемо, ДЕЛОМ – это редкое и драгоценное качество, которого не хватает многим очень милым и хорошим людям.

И надо было сказать Любови Петровне, что второй раз в жизни она «заставила» меня (после передачи «Норы». – Ю. С.) быть актрисой. И опять я постыдилась громких слов. Но все это поздние сожаления – эгоистический вывод на будущее».

92

«Однажды, – вспоминает И. Фролов, – Александров пригласил нас, своих студентов во ВГИКе, к себе домой. Присутствовала и Любовь Петровна. Обстановка была непринужденной, и кто-то самый бойкий из нас (кажется, Миша Калик) начал рассказывать анекдоты, где фигурировала одна и та же женщина. Александров мягко, но решительно прервал его:

– В этом доме есть только одна женщина – Любовь Петровна. И говорить о других здесь не принято.

– Тем более в присутствии Григория Васильевича, – шутя будто бы поддержала супруга Орлова.

Но, видимо, Миша Калик (если это был он) рассказывал анекдоты не только о женщинах. Вскоре он был арестован, несколько лет провел в лагерях и, вернувшись в 1953-м, продолжил свое вгиковское образование, но уже не студентом Александрова, курс которого вышел на диплом.