Мор, ученик Смерти - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 40

– Я читал книгу, и там написано, что она умерла, – пояснил Мор. – Но чисто технически. То есть она не по-настоящему умерла.

– Хорошо, иначе это уже было бы некрофилией. Что мы ищем?

– Биографию Альберта.

– Чего ради? Не думаю, что таковая имеется.

– Биография есть у всех.

– Знаешь, Альберт не любит, когда к нему пристают с личными вопросами. Я однажды искала его книгу, но не смогла найти. Альберт не больно-то важная птица. Почему он тебя так интересует?

Изабель зажгла еще пару свечей от той, которую держала в руке. Библиотека заполнилась пляшущими тенями.

– Мне нужен могущественный волшебник. И я думаю, что он им является.

– Кто, Альберт?

– Да. Только мы разыскиваем Альберто Малиха. Я думаю, ему больше двух тысяч лет.

– Кому, Альберту?

– Да. Альберту.

– Но у него даже нет шляпы, которую обычно носят волшебники, – усомнилась Изабель.

– Потерял. И все равно шляпа не обязательна. Где мы начнем искать?

– Ну, если ты так уверен… в Хранилищах, я думаю. Туда отец складывает все биографии, которым более пятисот лет. Это сюда.

Она шла мимо шепчущих полок, пока не подвела Мора к тупику. Дальше хода не было, зато была дверь. Она отворилась с некоторым усилием и с таким стоном петель, что по всей библиотеке прокатился тоскливый звук. Богатое воображение Мора мигом нарисовало картину: все книги в библиотеке одновременно сделали паузу в своей работе – только для того, чтобы прислушаться к происходящему.

За дверью открылась лестница. Ступени уводили вниз и вглубь, в бархатный сумрак. Там были паутина, пыль и воздух, пахнущий так, будто его тысячу лет продержали в пирамиде.

– Люди не слишком часто спускаются сюда, – нарушила молчание Изабель. – Я покажу дорогу.

Мор почувствовал, что должен как-то отблагодарить ее.

– Должен сказать, – произнес он, – ты молоток.

– Ты хочешь сказать – тяжелая и блестящая? Умеешь ты все-таки разговаривать с девушками, мой мальчик.

– Мор, – машинально поправил Мор.

В Хранилищах царили такой же непроглядный мрак и ничем не нарушаемое молчание, как в глубокой подземной пещере. Стеллажи располагались так близко друг к другу, что между ними с трудом мог протиснуться один человек. И полки уходили вверх на неопределенную высоту. Их силуэты нависали над головами, как грозные башни, выходя далеко за пределы зыбкого светового купола, образованного свечкой. И книги здесь казались особенно странными, потому что молчали. Не было больше жизней, которые можно было бы писать; книги спали. Но Мор чувствовал, что они спят, как кошки, приоткрыв один глаз. Они оставались настороже.

– Я однажды спускалась сюда, – сказала Изабель, понижая голос до шепота. – Если пройти подальше, то книги заканчиваются и начинаются глиняные таблички, каменные глыбы и шкуры животных, а всех героев зовут Уг или Зог.

Безмолвие было таким густым, что казалось, его можно пощупать. Мор спиной ощущал, как книги провожают их взглядами, следя, как они идут по жарким безмолвным переходам. В тишине шаги звучали громким топаньем. Здесь были все когда-либо жившие, вплоть до самых первых людей, которых из грязи или чего-то еще испекли боги. Не то чтобы книги возмущало его появление. Они просто хотели знать, зачем он здесь.

– А ты заходила дальше Уга и Зога? – свистящим шепотом спросил Мор. – Есть много людей, которым очень хотелось бы знать, что там, за ними.

– Я побоялась. Туда далеко идти, а я не взяла с собой запасных свечей.

– Жалко.

Изабель остановилась так резко, что Мор врезался ей в спину.

– Примерно здесь, – указала она. – Что дальше?

Мор, напрягая зрение, принялся читать потершиеся имена на корешках.

– Да они стоят как попало! Тут нет никакого порядка, – простонал он.

Они взглянули вверх. Слегка углубились в пару боковых ответвлений. Вздымая столбы пыли, вытащили несколько томов с самых нижних полок.

– Глупо, – сдался наконец Мор. – Здесь миллионы жизней. Шансы найти именно его ниже, чем…

Изабель закрыла ему рот ладонью:

– Слушай!

Мор некоторое время продолжал бубнить сквозь ее пальцы, потом до него дошло. Он напряг слух, пытаясь уловить что-нибудь, кроме тяжелого свиста абсолютного безмолвия.

И затем он услышал. Легкое раздраженное поскребывание. Высоко-высоко над головой, где-то в непроницаемом мраке книжного утеса, жизнь продолжала записываться.

Они переглянулись. Глаза у них стали как чайные блюдца. Затем Изабель произнесла:

– Мы прошли мимо лестницы. На колесиках.

Маленькие колесики скрипели, пока Мор катил лестницу к нужной полке. Верхняя перекладина тоже двигалась, как будто была прикреплена к другому набору колес где-то там, в вышине и во мраке.

– Порядок, – сказал он. – Подай свечу и…

– Если свеча отправляется наверх, то и я тоже, – произнесла Изабель не терпящим возражений тоном. – Ты стой здесь и двигай лестницу, когда я скажу. И не возражай.

– Там, наверху, может быть опасно, – галантно заметил Мор.

– Здесь, внизу, тоже может быть опасно, – сказала Изабель. – Так что благодарю, но я уж лучше побуду наверху, со свечкой.

Она поставила ногу на нижнюю перекладину. Вскоре Изабель превратилась в топорщащуюся оборками тень в ореоле сияния свечи. С каждым ее шагом ореол все сужался.

Мор установил лестницу и постарался отогнать мысли о жизнях, которые давят на него со всех сторон. Время от времени метеор расплавленного воска с глухим стуком падал на пол рядом с ним и вырывал в пыли кратер. От Изабель остался бледный сгусток света. Мор ощущал каждый ее шаг – вибрация отдавалась по всей длине лестницы.

Она замерла и довольно долго стояла на одном месте.

Затем ее голос приплыл вниз, приглушаемый весом навалившейся, словно шарф на заварочный чайник, тишины:

– Мор, я нашла.

– Хорошо. Тащи сюда.

– Мор, ты был прав.

– Отлично, благодарю. Теперь принеси книгу сюда.

– Хорошо, Мор, но которую?

– Не копайся, свечи надолго не хватит.

– Мор!

– Что?

– Мор, здесь целая полка!

Теперь действительно наступил рассвет. Сейчас мыс идущего по Диску дня не принадлежал никому, кроме как морским чайкам в морпоркских доках, приливу, гнавшему речные волны к берегу, и теплому противовращательному ветру. Последний добавлял к сложному благоуханию города аромат весны.

Смерть сидел на кнехте и смотрел на море. Он решил перестать быть пьяным. Это вызвало у него головную боль.

Он попробовал рыбную ловлю, танцы, азартные игры и пьянство. По отзывам, эти четыре удовольствия принадлежали к числу самых популярных жизненных удовольствий. И что же? Он не был уверен, что уловил, в чем здесь суть. Едой он был доволен – Смерть не меньше любого другого любил хорошо покушать. Больше он не мог придумать наслаждений для плоти. Или, вернее, мог, но все они были именно плотскими. И он не представлял, как к ним подступиться, не производя серьезной перестройки организма. А эту идею он даже рассматривать не собирался. Кроме того, он сделал одно наблюдение: старея, люди отказываются от этих наслаждений. Так что, предположительно, привлекательность здесь лишь поверхностная.

У Смерти возникло чувство, что людей ему не понять никогда.

Солнце накалило булыжники так, что от них пошел пар. Смерть ощутил чуть заметное покалывание – так отозвалось в нем легкое весеннее возбуждение, лихорадка, способная, как насос, протолкнуть тысячи тонн жизненного сока по пятидесятифутовой древесной массе в лесу.

Вокруг резко снижались и ныряли в воду за рыбешкой морские чайки. Одноглазая кошка на исходе восьмой жизни и последнего уха появилась из своего лежбища в куче выброшенных коробок из-под рыбы, потянулась, зевнула и почесалась задней лапой. Утренний бриз, пробившись сквозь прославленный запах Анка, принес легкий аромат специй и свежего хлеба.

Смерть пребывал в растерянности. Он не мог противиться этому. Он и в самом деле радовался, что живет. И ему очень не хотелось быть Смертью.