Подвиг жизни шевалье де Ламарка - Корсунская Вера Михайловна - Страница 26

Пусть по ночам еще раздается у дверей стук булавой и возглас:

«Именем короля и по приказу господина начальника парижской национальной гвардии маркиза де Лафайета!», — за которыми следует исчезновение человека, в чей дом вошли гвардейцы.

Пусть они все тщательнее обыскивают закоулки Парижа в поисках Друга Народа, Марата и Неподкупного, — Робеспьера. Их нельзя найти, чернь прячет все следы. Разве в море найти чьи-то следы? А чем Париж не бурное море в эти дни? На улицах его яростные волны доведенных до отчаяния голодных людей.

И это бурное море непрестанно выбрасывает новые номера газеты «Друг народа», один пламеннее другого.

Марат неуловим, он неустанно говорит народу с помощью листков, появляющихся, несмотря на смерть и кровь, — плату за расклейку их.

Марата не найти, но его речи, в которых он разоблачает контрреволюцию, слышны повсюду.

«Друг народа» разоблачает людей, захвативших власть в Национальном Собрании, обращаясь к парижанам:

«Да и кто такие эти люди, которые себе одним присваивают право смотреть за общественным управлением? Баловни судьбы, пособники деспотизма и крючкотворства, академики, королевские пенсионеры, сластолюбцы, трусы, которые в дни опасности сидели запершись по домам и с трепетом дожидались конца всей тревоги. А в это время вы, в пыли, поту и крови, страдая от голода и смело глядя в лицо смерти, защищали свои очаги, низвергали деспотизм и мстили за отечество.

А потом, достигнув почестей ценою низостей и интриг, ревниво оберегая свое господствующее положение, они поднимаются против мужественных граждан, следящих за ними под тем предлогом, что им одним, в силу избрания, поручено блюсти благо государства.

Но что сталось бы с нами 14 июля, если бы мы слепо поверили им… если бы мы не вырвали у них приказа идти против Бастилии и разрушить ее?.. Что стало бы с нами 5 октября, если бы мы не принудили их дать приказ двинуться на Версаль? И что сталось бы с нами ныне, если бы мы продолжали полагаться на них? У них есть основания призывать вас к слепому доверию. Но, чтобы почувствовать, как мало они его заслуживают, вспомните, что до сего времени оказалось невозможным заставить продовольственную комиссию отринуть негодных своих членов; вспомните, что не легче было заставить и самый муниципалитет дать ясный и полный отчет; вспомните, что многие из его членов обвинялись в ужаснейших должностных злоупотреблениях.

Обратите затем внимание на скандальную роскошь этих муниципальных администраторов, содержимых на счет народа, на пышность мэра и его помощников, на великолепие занимаемого им дворца, на богатство его обстановки, на роскошь его стола, когда он в один присест потребляет стоимость прокормления четырехсот бедняков. Подумайте, наконец, что эти же самые недостойные уполномоченные наши, растрачивающие государственные богатства на свои удовольствия, насильственно вынуждают вас расплачиваться с жестокими кредиторами и безжалостно предают вас ужасам тюремного заключения».

События все нарастали.

Монархисты уговаривают короля с семьей бежать из Парижа. Бегство раскрывается. Король возвращен в Париж и десятого августа 1792 года низложен. Отныне он только Луи Капет, — пленник восставшего народа.

Долой белую королевскую лилию! Герб срывают с карет, решеток садов, собственных шляп.

Да здравствует трехцветная кокарда, эмблема республики, да здравствует Франция — республика!

В Конвенте, сменившем Национальное Собрание, первую скрипку играют пока жирондисты, представители крупной торгово-промышленной буржуазии. Жирондисты явно покровительствуют аристократам. Они ничего не делают, чтобы спасти Францию от подкатывающей к самому Парижу интервенции. Зато они не дают провести ни одного серьезного революционного мероприятия.

Но революцию уже нельзя удержать. Она разгорается неудержимым пламенем, как костер, для которого не жалеют обильного и сухого топлива.

Народ казнит короля, королеву! Безудержный гнев народный преследует все, что было связано с монархическим строем. Он предает смерти аристократов, разрушает дворцы, памятники, в слепой ненависти ко всему, что носило имя короля.

— Заставим аристократов плясать между небом и землей для того, чтобы молодежь из народа могла плясать на земле! — все чаще раздается на улицах Парижа.

А в бывшем Королевском Саду, который теперь хотели назвать Музеем Естественной Истории, течет своя тихая, замкнутая жизнь. Ученые Сада разрабатывали темы по своей специальности, «притом с таким рвением, что многие из них читали двойное число лекций против расписания и вели еще сверх того дополнительные беседы с учениками». Из парков Версаля в Сад начали перевозить животных, положив начало зоологического отдела.

Эта «мирная» жизнь, насколько она была возможна во время ожесточенной борьбы между жирондистами и наиболее революционными элементами — якобинцами, борьбы с интервентами и контрреволюцией, оборвалась летом 1792 года.

Закрыты университеты, медицинские факультеты и все учреждения, называвшиеся королевскими.

Что будет с Садом? Закроют? Этот вопрос глубоко взволновал всех его работников. Ведь Сад также был в свое время королевским.

Но, может быть, его все же пощадят?

— Что делать, как отстоять Сад? — На все лады обсуждают профессора грядущую участь учреждения, бывшего многим из них дороже собственной жизни.

— Сад — национальное достояние, — успокаивают они себя. — Сад пользуется народной симпатией. Народ считает, что в нем многое можно посмотреть, послушать. Народ привык по воскресеньям гулять в Саду, рассматривая его диковинки. В Саду так много лекарственных растений, ведь они полезны, а в химической лаборатории выделывают селитру.

Все эти рассуждения навевали успокоение, но все-таки, кто знает, какая судьба ждет теперь Сад! Якобинцы явно берут верх над жирондистами.

В последний год революции клуб якобинцев приобрел огромную силу. Тот, кого он принимает в члены, как бы получает удостоверение в высшей патриотической полноценности. Горе тому, кого он изгоняет, — это кандидат под гильотину! «Генералы, народные вожди, политики — все они склоняют голову перед этим судом, как перед высшей, непогрешимой инстанцией гражданского сознания. Члены клуба являются как бы преторианцами революции, лейб-гвардией, стражей храма».

Но и сюда пробрались предатели, тайно сносившиеся с интервентами. И здесь плели они отвратительную паутину интриг и лжи, выжидая время, а пока выдавая себя за пламенных якобинцев.

31 мая 1793 года якобинцы окончательно победили жирондистов. Разбитые жирондисты бежали в Марсель, Бордо и другие города и подняли там восстание против Конвента.

Австрийцы вели бомбардировку Валянсьена; пруссаки осадили Майнц в устье реки Майн, впадающей в Рейн. На юге городу Перпиньяну угрожали испанцы. На западе, в Вандее, дворянство вместе с богатым крестьянством сколачивало свои силы против революционного Парижа.

Вокруг Парижа — Конвента — стягивалось железное кольцо внешних и внутренних врагов.

Париж наводнен предателями, спекулянтами, агентами интервенции.

Они расползаются по всей Франции. Во имя спасения революции Конвент применяет террор…

И в это тревожное время, когда все помыслы могли быть направлены только на защиту Республики, в Конвенте все же был поставлен и разрешен в положительном смысле вопрос о реорганизации Музея.

Если вспомнить политическую и экономическую обстановку этих лет во Франции — самый разгар революции, — то становится трудным представить себе, как Конвент нашел силы и возможность заниматься научно-организационными вопросами.

С другой стороны, не менее удивительно, как в эту эпоху величайших государственных потрясений, под громы революции, ученые могли предаваться научным занятиям и отстаивать интересы науки.

Ламарк работал над проектом реорганизации Сада без боязни, что кто-либо из самых крайних депутатов Конвента вдруг крикнет: