Сказки (с иллюстрациями) - Гауф Вильгельм - Страница 67

Это было нестерпимо; решение Каспара подчиниться воле друга пошатнулось; ломая руки, упал он на колени.

— Ради бога! Вильм Фальк! — закричал он голосом, полным отчаяния. — Пожалей себя! Пожалей корову! Пожалей и себя и меня! Спаси свою душу, свою жизнь! А если ты все-таки не боишься искушать бога, то подожди до завтра и принеси в жертву лучше другое животное, чем нашу милую корову.

— Каспар, ты с ума сошел! — как безумный, закричал Вильм, все еще не опуская занесенный топор. — Я должен пожалеть корову и умереть с голоду?

— Ты не умрешь с голоду, — решительно возразил Каспар, — пока у меня есть руки, ты не будешь голодать; с утра до ночи я буду работать на тебя, только не лишай своей души вечного блаженства и оставь в живых нашу бедную корову!

— Тогда возьми топор и размозжи мне голову! — закричал Фальк с отчаянием в голосе. — Я не тронусь с места, пока не добьюсь своего! Или, может быть, ты вместо меня отыщешь сокровища «Кармилхана»? Трудом рук своих ты можешь удовлетворить только наши самые жалкие потребности! Но ты можешь пресечь мою жизнь — иди, пусть я паду жертвой!

— Вильм, убей корову, убей меня! Мне ничего не жаль, мне жаль лишь твою бессмертную душу! Ах! Да ведь это же алтарь пиктов[12], и жертва, которую ты хочешь принести, предназначается духу тьмы!

— Какое мне до этого дело? — закричал, дико смеясь, Фальк, как человек, который ничего не хочет знать о том, что может отвлечь его от его намерения. — Каспар, ты сошел с ума и меня с ума сводишь! Но вот, — продолжал он, бросая топор, схватывая с камня нож и делая вид, что хочет заколоться, — оставь себе вместо меня корову!

В одно мгновение Каспар очутился рядом с ним, вырвал у него из рук орудие убийства, схватил топор, замахнулся и с такой силой ударил по голове любимое животное, что оно, не дрогнув, упало мертвым к ногам своего господина.

Молния, сопровождаемая ударом грома, сопутствовала этому поспешному действию, и Фальк уставился на своего друга глазами, какими мужчина смотрит на ребенка, осмелившегося сделать то, на что он сам не мог решиться. Но, казалось, Штрумпф не испугался грома, немое удивление товарища также не взволновало его, — он, не говоря ни слова, набросился на корову и принялся сдирать с нее шкуру. Вильм, придя в себя, также стал помогать ему, но при этом настолько же выказывал отвращения, насколько прежде ему не терпелось принести эту жертву. Тем временем собралась гроза; в горах зарокотал гром, и ужасные молнии стали извиваться вокруг камня и над мхом ущелья, в то время как ветер, еще не домчавшийся до этой высоты, наполнял своим диким воем нижние долины и берег моря. Когда же, наконец, шкура была содрана, оба рыбака оказались промокшими до костей. Они расстелили шкуру на земле, Каспар завернул в нее Фалька и, как тот велел, крепко связал его в ней. И только после того, как все это было сделано, бедный человек нарушил молчание, и с жалостью глядя на ослепленного друга, спросил его дрожащим голосом:

— Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя, Вильм?

— Больше ничего, — отвечал тот. — Прощай.

— Прощай, — отвечал Каспар. — Да хранит тебя бог и да простит тебя, как я прощаю.

Это были последние слова, слышанные им от Вильма, так как в следующее мгновение Каспар исчез в возрастающей темноте, и в то же мгновение разразилась и самая ужасная буря, какую когда-либо приходилось переживать Фальку.

Она началась с молнии, осветившей не только горы и скалы в непосредственной близи, но и долину под ним и волнующееся море с разбросанными в бухте скалистыми островами, среди которых ему почудился призрак большого чужеземного корабля со сломанными мачтами. Впрочем, корабль этот мгновенно исчез. Громовые удары сделались еще оглушительнее; множество оторвавшихся от скал обломков катилось с гор, грозя раздавить Фалька; дождь лил такими потоками, что в одну минуту залил узкую и топкую долину, и вода вскоре достигла Вильму до плеч; к счастью, Каспар положил верхнюю часть его туловища на возвышение, не то бы он сразу утонул. Вода все поднималась, и чем больше Вильм напрягался, чтобы выйти из своего опасного положения, тем плотнее сжимала его шкура. Напрасно звал он Каспара, — тот был уже далеко. Обратиться к богу в своей беде он не смел, и ужас охватывал его, когда он хотел молиться тем силам, которым предался.

Вода заливала ему уши, касалась уже края его губ. «Боже, я погиб!»— вскрикнул он, почувствовав, как вода заструилась по его лицу. Но в то же мгновение шум, похожий на шум водопада, донесся до его слуха, и тотчас вода отошла от его губ. Поток прорвался среди камней, а так как одновременно дождь несколько уменьшился и глубокая тьма на небе слегка рассеялась, то и отчаяние его немного утихло, и блеснул луч надежды. Правда, он чувствовал себя утомленным, как после смертельной борьбы, и страстно желал освободиться из своего плена, но цель его отчаянного стремления не была еще достигнута, и поэтому, с исчезновением непосредственной опасности, жадность со всеми прочими страстями тотчас вновь вселилась в его грудь. Чтобы достигнуть цели, он продолжал лежать и от холода и усталости погрузился в глубокий сон.

Он проспал приблизительно часа два, когда холодный ветер, пробежавший по его лицу, и шум как бы приближающихся морских волн вывели его из блаженного забытья. Небо опять потемнело, молния, подобная той, какой началась первая гроза, еще раз осветила окрестность, и ему опять показалось, что он видит чужеземный корабль. Теперь он, казалось, повис в воздухе, взнесенный волной возле самой Стинфольской пещеры, и вдруг стремительно низвергся в пучину при свете непрерывных молний. Он все еще, не отрываясь, глядел туда, где исчез призрак, как вдруг из долины поднялся гигантский водяной смерч и с такой силой бросил его о скалу, что у него помутилось в голове. Когда он снова пришел в себя, непогода улеглась, небо прояснилось, но зарницы все еще вспыхивали. Он лежал у самого подножья горы, окаймлявшей долину, и чувствовал себя до того разбитым, что не мог пошевельнуться. Он слышал затихающий шум прибоя, к которому примешивалась торжественная музыка, напоминающая церковное пение. Эти звуки были сначала так слабы, что он подумал было, что ошибся, но они раздавались по-прежнему, и притом все яснее и ближе, и ему стало казаться, что он различает напев псалма, слышанного им прошлым летом на борту голландского судна с сельдью.

Наконец он стал различать отдельные голоса, и ему почудилось, что он разбирает и отдельные слова; голоса раздавались теперь в долине, и когда он, с трудом придвинувшись к камню, положил на него голову, то увидал двигавшееся прямо на него шествие, от которого и исходило пение. Горе и ужас застыли на лицах приближавшихся людей, а с одежды их капала вода. Вот они подошли к нему совсем близко, и пение умолкло. Шествие возглавляли музыканты, затем виднелись моряки, а за ними шел высокий и могучий человек в старинном, богато украшенном золотом одеянии, с мечом на боку и с толстой камышовой тростью с золотым, набалдашником в руке, Рядом с ним бежал негритенок, от времени до времени подававший своему господину длинную трубку, из которой тот торжественно делал несколько затяжек и затем, возвратив ее, выступал дальше. Выпрямившись во весь рост, он остановился перед Вильмом, а по бокам стали другие, менее нарядно одетые мужчины, с трубками в руках, хотя не такими драгоценными, как трубка, которую негритенок нес за толстым человеком. За ними появились еще люди; среди них несколько женщин, некоторые держали младенцев на руках или вели за руку детей постарше, — все в богатых, но чужеземных одеяниях; толпа голландских матросов замыкала шествие, и у всех у них или рот был полон табаку, или в зубах торчала коричневая трубка, которую они молча и мрачно курили.

Рыбак с ужасом глядел на это своеобразное сборище, однако ожидание того, что должно было случиться, не давало ему окончательно упасть духом. Долго стояли они так вокруг него, и дым от их трубок поднимался облаком над ними, а сквозь него проглядывали звезды. Круг их обступал Вильма все теснее, они курили все сильнее, облако дыма, выходившее из их ртов и трубок, сгущалось. Фальк был бесстрашный, отчаянный малый, он был готов ко-всему; но когда эта таинственная толпа стала все ближе надвигаться на него, как бы собираясь задавить его своей массой, мужество покинуло его, крупные капли пота выступили у него на лбу, и ему казалось, что он умрет от страха. Можно же представить себе его ужас, когда он случайно перевел глаза и увидал возле самой своей головы неподвижно и прямо сидящего желтого человечка, точь-в-точь таким же, каким он видел его в первый раз, — только теперь он, словно передразнивая все собрание, тоже держал в зубах трубку. В смертельном страхе, охватившем его, Фальк воскликнул, обратившись к главному лицу: