Спасти дракона - Волынская Илона - Страница 30

– Я уже один раз не рассчитала свои планы, и Лику уволокли, – наконец пробормотала она. Не совсем правда… но все же изрядная ее часть. Она чувствовала себя виноватой перед Ликой. И где ее теперь искать, если серокожего нет?

– Вы беспокоились о моих ро?бленных? – подняла брови Оксана Тарасовна. – Очень мило… для сопливой школьницы. Ро?бленные для того и существуют, чтобы отправляться в самые опасные места и выполнять самую мерзкую работу… вроде как вытаскивать вас из грязного туннеля, – насмешливо сказала она. – А иначе зачем на них тратить свои Силы и Дар?

Хихиканье ро?бленных сменилось мрачным молчанием. Танька вдруг изменилась в лице, хотела, кажется, что-то крикнуть… но лишь зашлась кашлем, выперхивая из легких пыль и мраморную крошку.

– Вас возмущает, милочка, что для меня ро?бленные – всего лишь «колдовское мясо»? Чувствуете с ними определенное родство, не так ли? Вы ведь тоже не настоящая ведьма… – продолжала Оксана Тарасовна.

Танька мучительно прохрипела сквозь кашель:

– Отойди… от зеркала…

Оксана Тарасовна стремительно обернулась. Ро?бленные сгрудились за ее спиной. Обиженно закусив губу, Вика мрачно уставилась в стекло – то самое, из которого совсем недавно выходили зазеркальные кавалеры. Темные волосы ведьмочки, делавшие ее издалека похожей на Ирку, рассыпались по плечам, а пальцем с ярко сияющим изумрудным огоньком она медленно вела по стеклу. Лицо в стекле становилось все обиженней и обиженней…

Сама собой вспыхнула забытая перед зеркалом свеча. Прикушенная губа отражения отвисла как тряпка, обнажая редкие желтые зубы. Морщины, отвратительные, как складки на жабьей коже, разбежались вокруг глаз, по-бульдожьи отвисли щеки, рот запал, провалившись внутрь, а выражение обиды сменилось жуткой, какой-то… хитренькой злобой.

– Вика, падай! Падай! – Оксана Тарасовна рванулась к своей ро?бленной, пытаясь опрокинуть ее на пол, оттащить прочь от стекла…

– Разрешшшите пригласить вас на мазурку! – седая, всклокоченная, как воронье гнездо, голова отражения высунулась из стекла. Похожие на скрюченные куриные лапки пальцы вцепились Вике в плечи… Кольцо на пальце Вики сверкнуло…

– Аа-а-а! – ведьмочка пронзительно закричала… ее кроссовки мелькнули у самого лица Оксаны Тарасовны, и Вика канула в зеркальное стекло, как в омут. По стеклу разбежались серебристые блики. Оксана Тарасовна с размаху ударилась о зеркало, стекло задрожало, и старшая ведьма, не удержавшись, плюхнулась на пол.

Таньке в плечо вдруг сильно и больно вцепилась лапища Ментовского Вовкулаки:

– Этот серокожий что, ведьм коллекционирует? Одной Ирки ему мало? Или Ирки у него нет? Где твоя подружка на самом деле?

Ирка

Глава 14. Возвращение блудного кота

А-шш! А-шш! – шаги были совершенны в своем беззвучии. Абсолютная, нерушимая тишина. Не всхлипнет влажная земля, не скрипнет ветка, трава не прошуршит. Но шаги были! Крались вдоль лесной тропы, неслышно ступая по обочине, таились среди стволов, шелестели в ветвях терпеливым голодным ожиданием. А-шш! А-шш! – казалось, сам воздух расступался, позволяя просочиться сквозь него и смыкаясь за спинами ночных охотников.

Спешащая по тропе молоденькая селяночка опасливо оглянулась – аж на месте прокрутилась, пытаясь понять, почему же так страшно вдруг стало в ночном лесу, будто сама смерть крадется по пятам, растворяясь в лунных бликах пятнами мрака. Окошко лунного света на тропе перемахнула черная тень. Селянка встала как вкопанная. Мгновенный, почти незаметный, словно почудившийся всплеск движения, клубок тьмы на голубовато-фиолетовом фоне – и снова тишь! А-шш! Невозмутимая луна переливчатым диском плывет в черном небе, все исполнено мира и спокойствия.

Настороженно оглядываясь, селяночка двинулась дальше. Лунный свет стлался ей под ноги, оставляя обочины в глубоком мраке. Высокие деревья выстроились непроницаемыми стенами и тихо, вкрадчиво шелестели. Селянку словно что-то в спину толкнуло – шевеление воздуха, неслышимый, но лишь ощутимый шорох. Она стремительно обернулась… На тропе никого не было. Никого, совсем никого, спасительный лунный свет озарял каждую ямку, каждую выбоину, кусты у обочины… Кусты у обочины чуть заметно подрагивали. Качались резные листики.

Хорош-шая девочка! Чувствительная, приметливая. Таких особенно-о-о с-сладко…

Скра-аб! – звук оттачиваемых когтей несся из глубины леса. Скра-а-аб! – так и видишь эти когти – огромные, лоснящиеся, тускло поблескивающие в свете луны. Скраб! – глубокие черные борозды возникают в коре дерева – одна борозда, вторая… четвертая… и завитки стружки спускаются до самой земли.

Селянка попятилась, снова повернулась, хлестнув косой по плечам… и опять замерла. Лунный свет струился по ее темным волосам. На бледном, почти детском личике жили только глаза – напряженный, горячий, как кипяток, взгляд был устремлен на дерево. Громадное, оно выступало из рядов остальных деревьев, как путник, замерший у тропы. На ярко-зеленом стволе, кажущемся черным в лунном свете, красовался отпечаток когтистой лапы. Кровавый отпечаток. Темные дорожки крови стекали вдоль ствола и собирались в теплую лужицу.

Кровавый пузырь всплыл на поверхности лужицы, растянулся черно-багровой пленкой и лопнул, разбрызгивая багровые капли. Струя крови отделилась от лужицы и потянулась к ногам селянки.

Сейчас!

Селяночка глухо вскрикнула и, перескочив кровавую лужу, ринулась прочь. И тогда в глубинах чащи взвыл Зверь! Утробный горловой рык катился меж деревьями, словно даже без Зверя, сам по себе был так невероятно велик, что не вмещался в лесу. Кровь и отчаяние, отчаяние и кровь – и упоение последними, бессильными судорогами жертвы. Рев несся вдоль тропы, то отставая, то обгоняя, чтобы покатиться навстречу парализующими волнами безысходного ужаса. Девушка заметалась по тропе, не зная, куда бежать: вперед или назад. И тогда во тьме по обеими сторонам тропы, в траве у корней, в ветвях деревьев и на самых кронах вспыхнули… пасти. Одни только пасти, оскаленные в предвкушении: сверкающие зубы, презрительно трепещущие жаркие розовые язычки…

Селянка, окончательно потеряв голову от ужаса, бухнулась на четвереньки, глупо выгнула спину, откидывая голову назад, словно собираясь завыть…

– Вы ее напугали, – произнес мурлыкающий голос.

– Напугали, напугали! – вокруг завизжало, захохотало, ветви деревьев закачались, как в бурю, и там, где сияли пасти, вспыхнули глаза. Пары круглых, и прищуренных, полных превосходства веселых глаз. – Сейчас помрет от ужаса!

– Нье-ет! – протянул мурлыкающий голос. – Она испугалась по-настоящему. Она будет убивать!

Селянка судорожным, будто последним в ее жизни движением выхватила из сумки пузыречек – и швырнула на тропу. Словно черные щупальцы стремительно поползли по телу девушки… миг – и лоснящаяся шкура обтянула ее. На тропе стояла громадная угольно-черная собака.

– О-оборотень! – прогнусавили в ветвях.

Над разбитым пузырьком взвилась струйка зеленоватого дыма… сильно и остро запахло валерьянкой! Круглые сверкающие глаза перемещались с ветки на ветку, как диковинная иллюминация. В свете луны видны были мелькающие, как в водовороте, лохматые хвосты.

– Она псина! – прокричали с другой стороны тропы. – Она нас не достанет, мря! Не достанешь, не достанешь… Мря-а-а!

Гнусавые дразнилки сменились воплем. На гладкой собачьей спине развернулись два крыла. Собака взвилась к кроне дерева… ветки содрогнулись и с них посыпались… коты. Грянулись оземь и попытались порскнуть в разные стороны. Лунный свет исчез. Псина стремительно спикировала.

– Помоги-ите! Собаки летают!

Псина приземлилась. Под каждой ее лапой, отчаянно извиваясь и скручивая хвосты кольцами, билось по коту. Еще двое с утробным мявом вывернулись у нее из-под брюха и взметнулись на деревья. В пасти жуткой псины хрипел здоровенный черный кот.

– Отпусти его! – выкрикнули из темноты.

Псина только мстительно сжала челюсти – черный кот судорожно засучил задними лапами.