Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич - Страница 50

Она была по-прежнему красива, Ринтыну даже показалось, что мать еще больше похорошела. Арэнау прошла прямо к продавцу и, как мать, имеющая ребенка, без очереди получила две банки сгущенного молока. Расплатившись, она повернулась и встретилась взглядом с Ринтыном.

У Ринтына бешено заколотилось сердце, кровь бросилась в голову. Он не отрываясь смотрел в эти большие глаза, с удивлением уставившиеся на него.

– Ты кто? – тихо спросила Арэнау.

– Ринтын…

– Выйдем отсюда,– сказала Арэнау, видя, что стоявшие в очереди повернулись к ним.

На улице девочка спросила Арэнау:

– Кто этот дяденька?

– Это твой брат,– ответила мать, с любопытством разглядывая Ринтына.– Какой большой вырос. Красивый… Ты что здесь делаешь?

– Работаю на шхуне “Касатка”,– ответил Ринтын.

В это время он заметил направляющегося в их сторону мужчину. Ринтын узнал в нем Таапа. Ему не хотелось с ним встречаться.

– Мне нужно на шхуну,– сказал он и пошел прочь.

Ему очень хотелось оглянуться. Он чувствовал, что мать смотрит вслед своими большими черными глазами. Немного задержав шаг, Ринтын услышал, как Таап спросил у Арэнау:

– Кто этот юноша?

– Да это сынок Гэвынто,– ответила мать.

Услышав “сынок Гэвынто”, Ринтын бросился бегом на берег. Горячие слезы текли по его щекам. Лишь у самого причала он остановился, вытер глаза и пошел медленным шагом человека, погруженного в тяжелые думы.

– Ты ничего не принес? – удивился Эрмэтэгин, скользнув взглядом по пустым рукам Ринтына.

Ринтын молча положил деньги на компасный ящик, вошел в кубрик и бросился ничком на койку.

– Что с тобой? – вошел за ним следом Эрмэтэгин.– Не заболел ли?

Ринтын молчал.

Осенней ночью, когда море немного успокоилось, “Касатка” ушла в Кытрын в последний рейс. Пассажиром была Номнаут. Ринтын помог ей втащить на борт большой тюк с постелью.

– Ты совсем уезжаешь из Улака? – с удивлением спросил ее Эрмэтэгин.

– Да, капитан,– ответила девушка.– Совсем. Замуж выхожу.

Эрмэтэгин выпустил из рук бинокль. Он с немым удивлением смотрел на девушку и часто моргал глазами.

– Это правда?

Голос капитана походил на шипение воздуха, выходящего из пых-пыха.

– Правда! – Номнаут посмотрела прямо в глаза Эрмэтэгину и улыбнулась. Белые зубы ее сверкнули на одно мгновение, как шаровая молния.

– Ты с ума сошла! – выкрикнул Эрмэтэгин.– Ты ведь знаешь, как часто кончаются браки с приезжими. Это безрассудство. Выйти замуж за человека, не знающего нашего языка! Да еще такой культурной девушке! Вспомни нунямскую Гэматвааль! Да этот человек рано или поздно бросит тебя.

Вместо ответа раздался звук, как будто крупная рыба изо всех сил ударила хвостом по мокрой палубе. Номнаут быстро спустилась в кубрик.

Ринтын оглянулся. Эрмэтэгин стоял на месте и пальнем ощупывал покрасневшую щеку. Поймав взгляд Ринтына, он злобно пробормотал:

– Пусть ее постигнет участь нунямской Гэматвааль!

Кто не знал печальной судьбы Гэматвааль из стойбища Нунямо! Она умерла лет двадцать назад, но народная память в мельчайших подробностях сохранила ее историю. Это случилось в те времена, когда моря Чукотки посещались всевозможными кораблями китобойцев из разных стран. Дочь известного охотника из стойбища Нунямо влюбилась в матроса шхуны “Сейвал”. Капитан шхуны отказался взять на борт девушку, согласившуюся следовать за своим возлюбленным. Тогда сам матрос решил остаться в Нунямо. Казалось, счастье никогда не уйдет из яранги Гэматвааль и ее мужа. Шли годы, уже четверо сыновей с волосами, похожими на витую медную проволоку, бегали по ярангам стойбища, лакомились тюленьими глазами и кислыми, очищенными от шерсти ластами, когда вдруг на горизонте показалась шхуна. Это был “Сейвал”. На нем приехали родители мужа Гэматвааль за своим сыном. Долго колебался муж Гэматвааль, но уговоры отца и старой матери, желание увидеть родную землю взяли свое. Вся семья решилась ехать в далекую, неведомую Данию. Перед самым отходом шхуны Гэматвааль сошла на берег попрощаться с родными, в последний раз пройтись по земле отцов. Но возвратиться на корабль ей не было суждено. Распустив паруса, стуча двигателем, “Сейвал” умчался в открытое море. И ни одна байдара, будь она с самыми лучшими гребцами, не могла бы догнать шхуну. С той поры Гэматвааль потеряла рассудок и до самой смерти, едва завидев на горизонте корабль, мчалась на берег моря и лезла в воду, пытаясь вплавь добраться до судна. Так она и умерла, утонув в море…

В Кытрыне Номнаут, прежде чем сойти на берег, сказала Эрмэтэгину:

– Приглашаю на свадьбу всю команду “Касатки”. Будет настоящая русская свадьба.

– Хорошо, придем,– ответил капитан.

Свадьба состоялась на второй день в большой столовой пограничной заставы. Было много гостей. Ринтын, Петя и Аккай побаивались, как бы их не прогнали, как вон тех ребятишек, которые прильнули к окнам. На пороге их встретила сама Номнаут и рассадила за столом. Кругом стоял шум, как на птичьем базаре. В углу кто-то пробовал гармошку, высокий краснолицый пограничник настраивал гитару, патефон наигрывал свадебный марш.

Наконец соединенными усилиями пограничников, жениха и невесты удалось установить относительную тишину.

Произносились тосты, русские, к удивлению чукотских гостей, зачем-то кричали: “Горько!”, призывая молодых целоваться. Номнаут, в белом, как у доктора, платье, сидела раскрасневшаяся, счастливая. Эрмэтэгин пил стопку за стопкой и мутными глазами разглядывал сидящих за столом. Схватив непослушными руками бутылку, он встал из-за стола и направился к выходу.

Поддерживаемый под руки своими ребятами, капитан взошел на борт “Касатки”, приказал запускать мотор и ушел в каюту.

Под утро, когда показался улакский маяк, Эрмэтэгин вышел на палубу по-прежнему пьяный. Ринтын, стоявший у штурвала, посадил его рядом с собой, чтобы тот не свалился за борт.

– Все пропало! – орал навстречу ветру Эрмэтэгин.– Все пропало!

Уставившись пьяными глазами на Ринтына, он, плача, повторял:

– Бедная Номнаут! Бедная Номнаут!

Перед входом в пролив Эрмэтэгин оттолкнул Ринтына и вцепился в рулевое колесо. “Касатка” вильнула в сторону и несколько раз вздрогнула, ударившись днищем о камни.