Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич - Страница 27

– Как-нибудь в следующий раз,– сказал он.– Получена телеграмма, что, по данным авиаразведки, в районе Ирвытгыра появились киты.

– Спасибо за новости,– улыбнулся Кукы,– мы и без этого позаботились о гарпуне.

Большой китовый гарпун, длиной в два с половиной метра и толщиной в руку,– с остро отточенным наконечником, надетым на металлический стержень, производил внушительное впечатление.

По случаю того, что на вельботе ехало начальство, его сопровождал председатель колхоза Татро.

– На промысел? – спросил ребят Татро.

– Да, Иван Иванович,– ответил Ринтын.

– Вы уж, ребята, не зовите меня больше Иваном Ивановичем. Просто Татро. Это Василий Львович назвал меня Иваном Ивановичем, чтобы научить учащихся обращаться к учителю по имени и отчеству.

Татро совсем потерял “учительский вид”. Волосы, бывшие ранее предметом особых забот, росли теперь свободно и густой черной прядью падали на лоб.

Ребята пристроились на корме, около мотора. Невдалеке от них поместился Кожемякин, он угощал охотников папиросами из прозрачного, как речной лед, портсигара.

– Надо же такую красивую вещь смастерить! – восхищался Кукы.– Из чего же сделана?

Кукы взял портсигар и начал сжимать, пробуя его прочность.

– Это пластмасса,– сказал Кожемякин, отбирая портсигар.

Миновали большой, выдававшийся далеко в море каменистый мыс и вышли на морской простор. Крутая волна катилась навстречу, чуть слева по носу вельбота. Ударяясь о борт, она окатывала сидящих солеными брызгами. По левому борту подняли брезентовый фальшборт.

Кожемякин сидел, втянув голову в плечи и полузакрыв глаза. Он засунул руки в рукава и положил под ноги чемоданчик. Его лицо приняло зеленоватый оттенок, точь-в-точь какой был у пассажиров “Нерпы” во время поездки Ринтына в пионерский лагерь.

Кукы вытащил со дна вельбота большой чайник, налил в эмалированную кружку воды.

– На, попей, легче станет,– сказал он, протягивая “моржовому начальнику” кружку.

Не открывая глаз, Кожемякин отрицательно покачал головой.

Кукы пожал плечами и сам выпил воду.

За Ченлюквином, где прибрежные сопки понижались, вечно дул ветер. Но это место славилось тем, что по нему пролетали большие стаи уток.

Ребята пробрались на нос вельбота. Утиные стаи проносились низко над водой, наперерез курсу вельбота. Они были так низко, что, кажется, протяни руку – схватишь на лету птицу.

Вместе с ребятами стрелял Кукы. Он ловко подбирал убитых уток на полном ходу вельбота.

– Метко стреляешь! – похвалил он Петю, протягивая ему двух уток.– А еще едой запасался…

Петя не знал, что говорить от удовольствия, и все дул в ствол дробовика.

Ринтын был рад за своего друга и терялся в догадках, как Кукы мог заметить, что именно дробинки Петиного ружья попали в уток: ведь стреляли они вместе!

Когда вельбот миновал полосу ветра и волнение улеглось, Кожемякин открыл глаза. Слабым голосом он попросил пить.

Подавая ему кружку с водой, Кукы сказал:

– Скоро будем пить чай: сейчас примус заведу.

Ребята взялись за насос. На их обязанности лежало следить за тем, чтобы в вельбот не набралось забортной воды.

Каждый на вельботе теперь был занят делом. Кукы разжигал примус, Опэ надувал пых-пыхи [12] . Он единственный из коренных жителей Улака носил очки. Очки были старые – один из заушников заменен простой черной ниткой, они чудом держались на его плоском носу. Старый Рычып то и дело подносил к глазам бинокль, оглядывая горизонт и пустынную поверхность моря.

Справа между скал показалась могила. В ней была погребена дочь моря. По преданию, она являлась прародительницей всего прибрежного населения. Когда-то в далекие времена в этих местах жила красавица – дочь белого ледяного моря. В светлые летние ночи, когда солнце ненадолго погружалось в море, к берегу подходил кит и едва касался прибрежной гальки, как обращался в красивого юношу.

При первых лучах восходящего солнца юноша спешил от своей возлюбленной в море, и как только его роскошные торбаза, расшитые беломорской красавицей, омывала волна, он снова принимал вид кита. Беломорская женщина родила от мужа-кита несколько китенков и сыновей в человечьем обличье. Сыновья охотились в море и, помня строгий наказ матери, никогда не трогали китов. Шло время. Кит-муж погиб, выбросившись на берег у стойбища, где жила его жена – дочь моря. Беломорская женщина состарилась, сыновья ее взяли себе жен из племен, находившихся далеко на юге. Однажды, когда в море было мало моржа и тюленя, сыновья беломорской женщины загарпунили кита: они не понимали, почему их мать запрещает убивать китов, в каждом из которых целая гора мяса, способная прокормить жителей стойбища в течение продолжительного времени. Узнав о поступке своих детей, беломорская женщина от горя лишилась рассудка и в бреду рассказала тайну происхождения прибрежного народа. Сыновья похоронили мать с почестями и на могилу положили голову ее мужа-кита, обструганную и отполированную жестокими ветрами…

– Смотри! – Кукы тронул Кожемякина за плечо.– Здесь лежит наша общая мамаша, наша праматерь.

– Да, я слышал о ней,– лениво ответил начальник, не совсем еще оправившийся от приступа морской болезни.– Это вроде нашей Евы.

– Это не Ева,– возразил Кукы.– Она беломорская женщина, дочь моря.

– Я так, для сравнения сказал,– пояснил Кожемякин.– А в общем все это мифология, сказки, суеверие, одним словом,– махнул рукой Кожемякин.

– А кто был ее муж? – спросил Кукы.

– Адам,– коротко ответил Кожемякин.

– Адам, Адам,– повторил несколько раз вслух Кукы, как бы вслушиваясь в каждый звук этого имени.– А кто он такой? Морж, тюлень, медведь или, может быть, тоже кит?

– Не кит он, а обыкновенный человек,– ответил Кожемякин.

– Я слышал от русских учителей, будто весь людской род произошел от волосатой обезьяны,– вмешался в разговор Опэ.

– Это по-научному,– сказал Кожемякин.– А Ева и Адам – это религия, шаманские рассказы.

– Не мешай! – отмахнулся от Опэ Кукы.– Все-таки непонятно, как это простые люди, ваши Адам и Ева, могли создать весь человеческий род?