Шестеро вышли в путь - Рысс Евгений Самойлович - Страница 56

— Смотрите не заблудитесь! — сказал Моденов. — Видите, какой туман? Ошибетесь дорогой, уведете невесту в лес, а там ее медведь за себя возьмет.

Туман стоял за окнами. Он был такой густой, что действительно страшновато было в него входить: не ровен час, потеряешься.

Андрюшка и Саша пригладили волосы, одернули гимнастерки и чинно пошли за невестой.

— Ну что же, товарищи, — сказал Тикачев, когда они вышли, — давайте сядем за стол.

Мы стали рассаживаться. Сема Силкин подвел Мисаилова к его месту во главе стола и торжественно усадил. После этого стали рассаживаться и остальные. У Васи лицо было веселое, улыбающееся и немного смущенное, как и полагается жениху. Он только был очень бледен. Даже капли пота блестели у него на лбу, хотя день был прохладный.

Мы сели за стол и стали накладывать на тарелки закуску. Мы передавали блюда и предлагали яства друг другу и прислушивались к тому, что происходит внизу на кухне. Оттуда доносился неумолкающий голос Романа Васильевича. Видимо, он чувствовал себя превосходно.

В это время Девятин и Харбов хмуро шагали сквозь туман по скользкой и грязной улице. Теперь представляться было не перед кем, и вид у обоих был очень мрачный.

— Все по-дурацки! — зло сказал Харбов. — И церемонию выдумали дурацкую — почему-то идти за невестой. Идиотизм какой-то!

— Мы празднуем свадьбу в первый раз, — рассудительно возразил Девятин. — Конечно, нельзя все сразу хорошо наладить. В Москве вот один старый писатель, Вересаев по фамилии, даже лекции специально читает о новых обрядах при социализме. И то, пишут, ничего стоящего выдумать не может.

— Все по-дурацки! — повторил Харбов. — Вообще свадьба — это глупости. Два человека любят друг друга, а двадцать вмешиваются в их дела и только поганят любовь.

Они шагали в ногу, оба злые и мрачные.

— Еще хорошо, что туман, — сказал Девятин, — нас хоть не видно. А то изо всех окон пялили бы глаза.

Подойдя к дому Каменских, оба приняли веселый вид. Остановившись под окнами, они негромко окликнули невесту:

— Оля!

В доме было тихо. Харбов заложил в рот два пальца и свистнул резко и коротко. Никто не ответил.

— Надо зайти, — сказал Девятин.

Они поднялись на крыльцо. Дверь дома была открыта настежь. В доме была удивительная тишина.

— Может, она не дождалась нас и сама пошла? — сказал Харбов. — В тумане мы могли разминуться.

— Чепуха! — У Девятина от волнения даже горло перехватило. — Войдем.

Они вошли. Тихо и пусто. Какой-то нежилой вид был у дома, будто давным-давно отсюда выехали жильцы. Казалось даже странным, что в столовой тикают часы. Как раз, когда ребята вошли в столовую, они начали бить и пробили восемь раз. Двери булатовской и Ольгиной комнат были распахнуты настежь. Харбов еще раз громко сказал: «Оля!» Никто не ответил. Даже отсюда, из столовой, было видно, что в комнате Булатова валяются на полу какие-то вещи. Ребята заглянули к нему. Два раскрытых чемодана стояли на кровати. В чемоданах был страшный ералаш. На полу валялись сиреневое белье, халат, коробки из-под табака и белая крахмальная манишка с твердым воротничком.

Не посмотрев друг на друга, Андрей и Сашка вошли в комнату Ольги. На полу лежала кольцом серая шерстяная юбка. На кровать была брошена белая блузка с матросским воротником. Одна туфля валялась возле кровати, другая — возле этажерки. Теперь ребята посмотрели друг другу в глаза.

— Что же делать? — спросил Девятин.

— Ну, знаешь, — сказал Харбов, — если она... — Он стиснул зубы и топнул от ярости. — Пойдем отсюда...

Ребята вышли на улицу и остановились.

— Что же делать? — повторил Девятин.

И в это время из тумана бесшумно появился Колька маленький, Николай Третий. У него был жалкий, испуганный вид, и по одной щеке проходил грязный след слезы.

— Ты что здесь делаешь? — накинулся на него Харбов, решив, что мальчишка некстати увязался за ними. Никто не заметил, что он исчез гораздо раньше.

— Она велела сказать, что напишет, — сказал Колька всхлипнув. Он целиком жил нашими интересами и волнениями.

— Кто? — спросил Харбов.

— Ольга... — Коля пошмыгал носом. — Она с этим, чернявым, ушла, а я за ними. Схватил ее, говорю: там же ждут, а она просит простить. Судьба, говорит. Велела запомнить. И пусть, мол, письма ждет. Жди! Напишет она! — добавил с ненавистью Колька уже от себя.

— Куда они пошли? — спросил резко Харбов.

— За кладбище, — сказал Колька, — а там их коляска ждала, и Тишков за кучера. Я побег за ними, да куда же, разве догонишь? Лошади такие здоровые! Она только крикнула: «Пусть, мол, письма ждет!»

— Значит, на Сум-озеро поехали? — спросил Девятин.

— Ага, на Сум-озеро.

Все трое молчали.

— Ну, попадись она мне! — сказал Харбов. — Интеллигентка! Просты мы для них чересчур, рабочие люди.

— Ладно, Андрей, — сказал Девятин. — Давай решим, чего делать.

— «Чего, чего»! — передразнил Харбов. — Надо идти и сказать. Выдержит Васька, не маленький.

Он повернулся и зашагал обратно к дому, где холостяки за праздничным столом с веселыми лицами поджидали невесту. Девятин шел за ним и думал о том, что надо как-нибудь вызвать Ваську, сказать ему тихо, чтоб меньше было сраму на людях.

Сзади поспешал, сопя и шмыгая носом, маленький Николай Третий.

Возле нашего дома Девятин схватил Харбова за рукав.

— Стой, Андрей, — сказал он. — Надо вызвать Ваську, зачем на людях говорить.

— По секрету хочешь? — спросил Харбов. Он был вне себя от ярости. — А как ты думаешь сохранить секрет? Ты пойми, не Ваське позор, а ей. А Ваське наука — с чуждыми не якшаться. Классовая борьба идет, понимаешь? Военное время.

Он вырвался и быстро вошел в дом. Девятин и Колька пошли за ним.

Минут пятнадцать прошло, как ребята ушли за Ольгой. Все мы сидели за столом и чинно беседовали. Дядька, чтоб не подумали, что он голоден, положил себе на тарелку только кусочек огурца, но Марья Трофимовна не выдержала и навалила ему студня. Моденов рассказывал о том, что из Публичной библиотеки пришел запрос на некоторые рукописные книги. Заинтересовались все-таки. Дядька слушал внимательно и кивал головой. Он признавал значение исторических изысканий, поскольку можно было выяснить плутни мироедов в прежние времена. Снизу доносился неумолкающий голос Романа Васильевича. Александры Матвеевны не было за столом. Она все пыталась напоить старика Мисаилова, чтобы тот угомонился и заснул, а у старика, как назло, сна не было ни в одном глазу.

Дверь отворилась так резко, что ударилась о кровать. Вошли Харбов, Девятин и Колька маленький. Уверенные, что сейчас войдет Ольга, мы все поднялись, как по команде, держа рюмки в руках и улыбаясь. И все сразу поняли, что случилось несчастье. Харбов был вне себя. Ему все происшедшее казалось не просто оскорблением друга, а чем-то гораздо более значительным: буржуазная интеллигенция, считал он, выкормленная капиталистами, унизила и оскорбила класс трудящихся, к которому принадлежали мы все — «Коммуна холостяков».

Вася Мисаилов после разговора с Ольгой, который был ведь совсем недавно, всего только три часа назад, успокоился и не ждал удара с ее стороны. Он тяжело пережил появление отца, но и это благодаря Александре Матвеевне улаживалось. Он был совершенно спокоен, но, когда вошел Харбов, тоже все понял сразу.

— Ушла? — спросил он.

Харбов не ответил ему; он подошел к Каменскому. Учитель, кажется, тоже догадался, что случилось. У него задрожала рука, в которой он держал рюмку, и лицо стало очень несчастным.

— Сбежала! — сказал, задыхаясь, Харбов. — С этим офицериком, или кто он там, черт его знает! Рабочий человек не по нраву ей. А вот вы увидите — из этого рабочего большой человек выйдет, а из того вертихвоста... — У него не хватало слов. — Пожалеете, — сказал он, переводя дыхание, — на животе приползете!

Мисаилов поставил рюмку на стол, вынул из кармана коробку купленных по случаю свадьбы папирос «Сафо», сунул в рот папиросу и поднес к ней спичку трясущейся рукой.