Шестеро вышли в путь - Рысс Евгений Самойлович - Страница 102

Ольга лежит и наслаждается тишиной. Но вот в соседней комнате хлопает дверь, и Ольга слышит голос монаха.

— Просыпайтесь, полковник! — резко говорит монах. — Дело есть.

— Минуту, — говорит полковник.

Голос у него сонный, он, видно, одурел от пьянства и кошмаров. По-видимому, он пьет или льет воду на голову. Через минуту он говорит уже обыкновенным голосом:

— Докладывайте, ваше преосвященство.

— Добрался до нас какой-то мальчишка.

— Кто? Откуда? — не понимает полковник.

— Юный большевик, — сухо объясняет монах. — Явился в казарму, стал наших олухов на революцию подбивать.

— Ну?

— Олухи доложили по начальству. Пока еще они послушные. Я его велел в сарай запереть.

— Как он нашел нас? — кричит, надсаживаясь, полковник. — Кто выдал?

— Тише ты, ваше превосходительство, — говорит спокойно монах. — Никто не выдал. Просто обратили внимание на приметы.

— Не один же он явился!

— Думаю, что где-нибудь неподалеку несколько его приятелей ждут результатов агитации.

— Пресечь в зародыше! — решает, полковник. — Я сам поведу отряд. Один залп — и готово!

— Надо бы пленить, — вмешался Катайков.

Ольга даже сначала не понимает, что значит «пленить». Она привыкла понимать это слово в переносном смысле — очаровать.

— «Пленить, пленить»! — говорит сердито полковник. — А чем кормить будешь?

— Весь запас с собой все равно не захватишь, — спокойно возражает монах. — Да и сколько кормить? Один день?

Полковник соглашается:

— Ну что ж, я не спорю. — И вдруг со всей силой ударяет кулаком по столу: — Эх, братцы! Может, столкуемся с ними, покаемся? В Питер приеду, пусть хоть в большевистский, проедусь по набережной на саночках! Вот Булатов рассказывает — рестораны вовсю торгуют. Войдешь, шубу с плеч, салфетку развернешь, лакей пробкой хлопнет!

Наступило молчание. Наверное, все смотрели на полковника, и, наверное, полковник сникал.

— Пустяки это, — сказал он усталым голосом, — мечтательность!

— Ну? — спросил Катайков. — Так как же?

— Эх, ладно! — Полковник с шумом отодвинул табурет. — Давно не дрались. Попробуем.

— Ты только не увлекайся, — сказал монах. — Живыми бери, а то я знаю тебя — увлечешься!

Ольга услышала решительные, быстрые шаги полковника. Хлопнула дверь. Оставшиеся молчали.

— Он серьезно? — негромко спросил Катайков. — Насчет ресторана?

— Кто его знает! — раздраженно ответил монах. — Мука мученическая мне с ним. Все его, видишь ты, в столицы тянет. Лучше его люди по скитам всю жизнь жили и не жаловались, бога благодарили, а у этого, видишь ты, какой нрав!

— Рисковое дело! — почти простонал Катайков. — Может, он того?..

— Сумасшедший, что ли? — спросил монах. — Конечно. Он в уме все время мешается. Иной раз такое скажет, что страх берет. Ну, в лесу это с кем не бывает. Здесь одни медведи нормальные.

— Рисковое дело, — повторил Катайков. — Надо же мне было впутаться!

— Ладно! — резко сказал Булатов. — Игра начата. Надо играть до конца.

— Как у вас все красиво получается! — зло сказал Катайков. — Слова-то какие! «Игра»! «До конца»!

— Ну, ну! — успокаивающе сказал монах. — Ссоры до добра не доводят. Сегодня захватим эту компанию, тропа очистится, и завтра можно выходить.

Ольга открыла дверь и вошла в комнату.

— Что, — спросила она, — мальчишек каких-то сюда приведете? (Мужчины молчали.) Не знаю, зачем!

Все трое смотрели на нее. Булатов, казалось ей, самодовольно думает: «Ее даже не интересует, не друзья ли это ее». Катайков прикидывает, что она за словами скрывает. А монах... монах, как всегда, спокоен, ко всему равнодушен, занят своими соображениями.

Ольга подошла к окну. На поляне строились бородачи. Миловидов распоряжался, посылал с поручениями, покрикивал. Вот построился удивительный строй. По одному в ряд, белые штаны, драные овчины, лапти. Сзади стали Тишков и Гогин. Миловидов скомандовал, и отряд, извиваясь точно змея, вполз в лес. Сразу стало тихо. И вдруг заговорили птицы. Они болтали и раньше, но Ольга впервые услышала веселый их гомон в наступившей тишине. Она стояла, глядя в окно, и все в ней дрожало от волнения. Значит, все-таки не одна она на земле. Значит, несмотря на все, что она наделала, пошли за нею ее друзья. Пробирались через леса, переплывали озера, искали тропинки и нашли. Уж вместе-то найдут они выход! Вместе-то осилят они эту ораву сумасшедших! Она-то знает, слава богу, замечательных своих ребят.

«Милые, милые! — повторяла она беззвучно, и слезы выступали на ее глазах. — Спасибо, милые! Чем я отплачу, чем отвечу!»

Она думала и передумывала каждый свой будущий шаг, чтоб не ошибиться нигде и ни в чем, чтоб наверняка выиграть трудную игру. Она думала и передумывала и еще больше утвердилась в некоторых своих решениях.

Булатов встал, извинился, сказав, что не спал почти всю ночь и вздремнет полчасика. Он пошел, лег на кровать и сразу засопел. Ольга села за стол. Монах дремал, положив голову на руки; Катайков внимательно смотрел на нее.

— Знаете, Тимофей Семенович, — сказала Ольга, — что меня удивляет? Ну, Миловидов, Булатов рвутся в Париж или куда там... Это я понимаю. Здесь они чувствуют себя плохо. Лакеев и салфетки им хочется, там у них родственники, знакомые — словом, свои. Ну, а вы? Человек вы богатый и будете год от года богатеть, никто вас не преследует. Что вы будете делать в Европе? Там и обычаи другие и нравы...

Катайков внимательно на нее смотрел и, когда она кончила, усмехнулся.

— Всё вы, барышня, раздумываете! — сказал он. — В отца. Ну что ж, могу вам сказать. Очень уж расходится мой интерес с интересом правительства. У меня один, у него другой. Никак нам не сладить. И должен признаться: сила пока у него. Вы думаете, деньги — это чтоб шубы носить? Лакеев гонять? Красавиц в соболя кутать? Это для дурачков, вроде полковника или вашего супруга. Я, видите ли, родился хозяином и хозяином должен быть. А хозяйничают они. И они понимают, что я, если жив буду, власти добьюсь. Горло перерву, глаза выцарапаю, а добьюсь! Ну, вот и войдите в их положение. Значит, для них один выход — мне шейку свернуть. И свернут. Не сегодня, так завтра. Понятно?

Они помолчали. Потом Ольга сказала, как бы думая про себя:

— Странно, я даже толком не знаю, куда мы направляемся.

— А вы у мужа спросите, — сказал Катайков. (Ольга молчала.) — Не станете спрашивать? Знаю, что не станете. Муж у вас, извините за выражение, глуповат и несерьезен. (Ольга молчала.) И вы это прелестнейшим образом замечаете. Может, раньше и были влюблены, а сейчас уж нет.

— Чепуха, — спокойно ответила Ольга. — Не за ум и серьезность влюбляются девушки.

— Это верно, — согласился Катайков. — Только не такие, как вы. И не в том дело, что Дмитрий Валентинович глуповат, оно само по себе ничему бы и не мешало. Дело в том, что вы это разглядели. А уж ежели разглядели — кончено дело. Я таких, как вы, видывал. Понимаю.

— Зачем вы, Катайков, Гогина за мной посылали? — спросила Ольга. — Думали, убегу?

— Чего там, думал! — ответил, ничуть не смутившись, Катайков. — Вы же и вправду бежать хотели.

— А почему, собственно, вам меня не выпустить?

— Никак вас нельзя выпустить, — сказал Катайков задумчиво.

— Назло, что ли?

— Не назло, а ради безопасности. Видите ли, Ольга Юрьевна, это ведь ваши мальчишки вокруг ходят, воду мутят. Они — некому больше. И, по правде сказать, зря. Ничего не выйдет у них. Мы их пленим, обезвредим и уйдем по тропе на север. Там шхуна, выйдем в море, а в море норвежцы нас примут. Вот только тропу нужно освободить.

— А Патетюрин? — спросила Ольга. — У него ведь и так подозрения были, да если он еще с ребятами встретился...

— Что Патетюрин! Может, он поехал собачек своих постреливать. А если нет... осилим. — Катайков помолчал и заключил другим тоном: — Подходит срок, Ольга Юрьевна. Сегодня четверг, а в понедельник нам в море выходить. Во вторник пускай нас по всей стране ищут — плевать! А эти пять дней у нас должно быть все гладенько. Выйдем на тропу ночью или утречком завтра, пятницу и субботу в дороге, в воскресенье вечером Малошуйка, и на рассвете в понедельник поднимем парус. Тогда — ищи-свищи! Тогда пускай ваши мальчики что угодно делают.