Остров Колдун - Рысс Евгений Самойлович - Страница 19

– Дед ранен, – сказал Фома, – перевязать надо.

Ему никто не ответил.

– Есть тут кто живой? – спросил Фома.

Глава тринадцатая. ГЛАФИРА ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

Странно было выйти из темноты трюма на свет. Странно было потому, что мы отвыкли от света, и ещё потому, что все переместилось. Бот лежал на боку. По палубе трудно было ходить, она сильно наклонилась, и ноги скользили по мокрым доскам. Перед нами был остров Колдун – черная большая скала с крутыми, обрывистыми берегами. Только там, где выкинуло на берег бот, камни отступили, открыв маленькую бухту с пологим песчаным берегом. Впрочем, и на берегу, на приглаженном водою желтом песке, лежали черные, обточенные морем камни. Прислонившись к одному из таких камней, сидел Фома Тимофеевич. Глаза его были закрыты, лицо бледное-бледное, сбоку седые волосы слиплись от крови, и кровь тоненькой струйкой текла по щеке. Фома обогнал нас. Пока мы выбирались по наклонному трапу, он уже сошел с бота и стоял возле Фомы Тимофеевича. Мы попрыгали на берег и собрались вокруг нашего капитана.

– Его о борт ударило, – хриплым голосом сказал Фома, – оглушило, он с палубы покатился – и головой о скалу. – Фома шмыгнул носом и вопросительно посмотрел на Глафиру: как думаешь, будет жить старик?

Глафира сразу же начала действовать. Она решительно наклонилась и оторвала от подола своей юбки неширокую полосу.

– Помочи тряпку, – сказала она, – да поищи воду почище, только пресную, морская нехороша.

– Я чайник с бота принесу, – сказала Валя. – У нас чайник на боте с водой, может, он и не вылился.

Она быстро влезла на бот и через минуту радостная появилась снова.

– Есть вода в чайнике! – кричала она, осторожно сползая по палубе.

Фома потрогал Коновалова за плечо.

– Дед, – сказал он, – слышь, дед!

Коновалов молчал. Испуганными глазами Фома посмотрел на Глафиру.

– Ничего, ничего, – сказала Глафира. – Рана-то не особенно глубокая. Я в больнице насмотрелась, знаю.

Она намочила тряпку и осторожно стала перевязывать голову Фоме Тимофеевичу. Капитан пошевелился и пробормотал что-то.

– Ты чего, дед, а? – спросил Фома.

– Я ничего, – сказал Коновалов, – Колдун это.

Мы все слушали молча, боясь проронить хоть слово.

– Что, что, дед? – спрашивал Фома. Капитан открыл глаза. Они были замутнены. Плохо было старику, но он упорно продолжал говорить, очевидно с трудом собирая мысяи, но твердо зная, что обязательно должен сказать нам все, потому что мало ли как может повернуться. Может, ему, старику, и конец пришел, а другим спасаться надо. Пока может ещё говорить капитан, должен он все, что надо, сообщить и посоветовать.

– Колдун это, говорю, – повторил Коновалов, – остров Колдун, восточней Кильдинской банки, восемьдесят миль до материка. Ты запоминай, Фома. Прямо на зюйд. Ты запоминай, Фома.

– Говори, говори, дед, – сказал Фома, – я запоминаю.

Коновалов долго молчал, видно собираясь с силами. Большого труда стоило ему каждое слово.

– Продукты учтите, – тихо и очень отчетливо говорил он. – Перепишите всё, разделите на десять дён. Пайки давайте. Ты лучше записывай, Фома, а то забудешь.

– Ничего, ничего, – успокаивал его Фома, – ты говори, я запоминаю.

– За десять дён найдут нас, – медленно говорил старик. – Это наверное. Воду всю на учет возьмите. Снег кидало, вода в промоинах должна быть. Сберегите, чтобы не высохла. Водорослей сухих наберите, снесите куда-нибудь, чтоб подсыхали, спички все соберите.

– Воду учесть, – повторял Фома, – сберечь, водорослей набрать, насушить, спички собрать…

– Правильно, – кивнул головой Фома Тимофеевич. – Теперь вот что… Мы тут одни, Фома?

У старика путались мысли. Ему, видно, казалось, что, кроме него и. Фомы, кругом нет никого, а Фома понял его иначе.

– А кто же тут? – спросил он. – Тут место необитаемое.

Тогда Фома Тимофеевич заговорил тихо, почти шепотом, но мы так напряженно вслушивались, что хоть и с трудом, а различали каждое слово:

– Жгутов будет в начальство лезть, – говорил капитан, – не пускайте, нет ему доверия, Глафира начальство. Пусть Жгутову не подчиняется. Ты ей так и скажи. Понял, Фома?

И тогда выступил вперед Жгутов, Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.

– Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, – сказал он. – Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.

Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов: они же, кажется, были вдвоем с Фомой.

– Это кто говорит? – спросил он наконец.

– Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.

Опять капитан долго молчал. Потом спросил:

– Фома, Глаша, вы куда ушли?

– Здесь мы, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира, – это я говорю, вы меня слышите?

– Ты гони его, Глаша, – сказал капитан, – гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.

Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!

– Какой Степа, Фома Тимофеевич? – спросила она.

– Как – какой? – удивился Коновалов. – Новоселов Степа, матрос.

– Смыло его, – сквозь слезы сказала Глафира. – Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.

Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.

– Когда же это? – спросил он наконец растерянно. – Я и не помню.

И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.

– Ой, – простонала Глаша, – ну что же это такое!

А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова: – Как ветер, Глаша, стихает?

– Стихает, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира.

– А волна как, пологая?

– Будто пологая стала.

– Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, – уверенно сказал капитан. – Не могут на Колдун не зайти,

– Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, – ласково сказала Глаша. – Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.

– Пить мне охота, – еле слышно прошептал капитан.

Глафира поднесла ему чайник и напоила прямо из нодика. Фома Тимофеевич пил долго, жадно, потом открыл глаза, и мне показалось, что сознание у него прояснилось. Он обвел глазами нас всех и совсем другим голосом, ясным, спокойным, спросил:

– Рана глубокая?

– Нет, Фома Тимофеевич, не особенно, – сказала Глафира. – Кость цела.

– Заживёт, – уверенно сказал капитан. – У моряков хорошо заживает.

И вдруг он улыбнулся. Весело, хорошо улыбнулся. И в ответ заулыбались мы все – и Фома, и Валя, и Глафира, и я. И даже Жгутов улыбнулся. Он был здесь, вместе с нами, Жгутов, но как будто его и не было. Мы на него не смотрели, не видели, он не интересовал нас. Это получилось само собой, и он это чувствовал. Он хотел показать, что вот он здесь, вместе с нами, мы радуемся, и он радуется. Товарищи, мол, и все. Но улыбка у него была неискренняя, заискивающая.

– Я отдохну немного, Глафира, – извиняющимся тоном сказал Фома Тимофеевич.

Ему было неловко, что вот, можно сказать, кораблекрушение, трудная минута, все надо организовать, наладить, продумать, а он, капитан, отдыхать собрался.

– Отдыхайте, Фома Тимофеевич, отдыхайте, – сказала Глафира.

Но капитан, кажется, уже не слышал её. Он откинул голову, закрыл глаза и облегченно вздохнул. Ему трудно было думать и говорить. Уже почти сутки прошли с тех пор, как мы вышли из порта, сутки огромного напряжения сил, сутки волнения, сутки без единой минуты отдыха.

Глафира устроила старика поудобнее, Фома снял куртку и подложил ему под голову, и старик лежал так неподвижно, так спокойно, что трудно было разобрать-дышит он или не дышит. Фома испуганно спросил: