Подъем и падение Запада - Уткин Анатолий Иванович - Страница 46

30 января 1946 г. президент Г. Трумэн направил запрос конгрессу о предоставлении Англии займа в 3750 млн долл. От Лондона потребовали открытия рынков ослабленной английской империи для американских компаний. Система имперских преференций Лондона канула в Лету. Заместитель госсекретаря У. Клейтон с удовлетворением писал: «Мы внесли в переговоры о займе англичанам все необходимые условия»[146].

О займе Советскому Союзу не было сказано ни слова. А всего лишь год назад, в те дни, когда западные союзники, не оправившиеся еще от шока, вызванного германским наступлением в Арденнах, посол США в СССР А. Гарриман обещал предоставить Советскому Союзу на послевоенное восстановление 6 млрд долл. В Вашингтоне министр финансов Г. Моргентау называл другую цифру — 10 млрд долл. Но уже в 1945 г. государственный департамент потребовал прекратить рассмотрение вопроса о помощи СССР до тех пор, пока советская политика «не будет полностью соответствовать нашей официальной международной экономической политике»[147]. Говоря об экономических средствах воздействия (обещание займа и др.), Г. Трумэн подчеркивал, что «все козыри находятся в наших руках, и русские вынуждены будут прийти к нам»[148]. 23 января 1946 г. И.В. Сталин задал послу Гарриману вопрос об американском займе. Посол США ответил, что возникшие в отношениях двух стран трения осложняют этот вопрос[149].

Попытки анализа

В феврале 1946 г. США осваивались на горных вершинах мира. Но президент Трумэн выразил «резкое недовольство умиротворением Советского Союза: Соединенные Штаты «должны без промедления занять более жесткую позицию».

Президент полагался на нового американского посла в Москве генерала Смита. «У него правильное направление мысли», — сказал Трумэн[150].

Запад в последний раз в своей истории собрал в единый кулак практически все силовые центры мира. Вместо коалиции военных времен на горизонте оформлялась возглавляемая Западом группировка, которую не восприняла покорно лишь Россия. В связи с этим западные лидеры впервые призвали к росту военных сил, чтобы «встретить угрозу с Востока». И противостояние более не ограничивалось Восточной Европой; весной 1946 г. в центр противоречий встал Иран.

Возникает острая нужда в осмыслении и прояснении для всей американской элиты характера и смысла внешней политики СССР. Министр военно-морского флота Форрестол жалуется, что при всех усилиях, не может найти адекватного объяснения. Вначале он мобилизует профессора Эдварда Уиллета для «решения загадки России». Вопрос: «Мы имеем дело просто с национальной единицей или мы имеем дело с национальной единицей плюс философия, доходящая до высот религии?»[151] Виллет пришел к выводу, что советские лидеры привержены глобальной пролетарской революции, входе которой «столкновение между Советской Россией и США кажется неизбежным»[152]. Форрестол был настолько удовлетворен выводами профессора, что разослал копии его доклада президенту и членам кабинета, ведущим политическим деятелям и даже папе римскому. Издателю Генри Люсу Форрестол писал: «Я понимаю, что подобные доклады легко высмеять, но среди громкого смеха давайте вспомним, что мы смеялись и над Гитлером»[153].

В это же время раздавал свои меморандумы специалист по СССР Чарльз Болен; они были более умеренными. Он видел задачу в том, чтобы «интегрировать политику диктатуры, исключительно направленной на удовлетворение интересов советского государства, с интересами международного сотрудничества». Но Болен категорически выступал за переговоры, особенно узкие — трехсторонние». Объединенный комитет разведки при Объединенном комитете начальников штабов в феврале 1946 г. пришел к сходным выводам. Цель русских — безопасность, а не мировая революция. Указанная постановка вопроса привела к тому, что объектом изучения стала русская национальная психология. И на этом военная разведка споткнулась: «Точного определения и рационального объяснения не может быть дано — по меньшей мере нерусскими»[154].

С ревностью неофитов американские аналитики начали изучать то, что в русской национальной стилистике мало походит на западный аналог — советские выборы, вернее, предвыборную кампанию января-февраля 1946 г. в Верховный Совет СССР. Страшная война оставила отвратительные следы. Члены политбюро говорили о восстановлении, 1946 г. был назван «Годом цемента». Обращаясь к внешней арене, Молотов и Маленков заверяли, что Советский Союз невозможно запугать. Россия «стала важным фактором международной жизни». Союзники и Россия нуждаются в длительном периоде мира и гарантированной стабильности. Самая важная речь была произнесена, естественно, Сталиным 9 февраля 1946 г. в Большом театре. Он восславил антигитлеровскую коалицию, давшую общую победу. Главная задача страны на грядущие годы — реконструкция. В речи Сталина была выражена озабоченность развитием международной обстановки. Не полагаясь более на помощь из-за границы, СССР принял пятилетний план восстановления, при осуществлении которого приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. Представители Запада, неспособные увидеть, сколь невелики русские возможности, интерпретировали речь Сталина как идеологию возврата к изоляционизму. Хуже: как знак приверженности ремилитаризации. Судья Верховного Суда США Уильям Дуглас сказал министру военно-морского флота, что «это объявление третьей мировой войны»[155].

Трезвомыслящие американцы верно поняли разочарование советского руководства, его опасения. «Я сказал У. Буллиту (бывшему послу США в СССР. — А.У.), — писал в дневнике 12 февраля 1946 г. министр торговли Г. Уоллес, — что речь Сталина отражает очевидность для него того, что наши военные готовы к войне с Россией, что они создают базы на всем пути от Гренландии, Исландии, северной Канады и Аляски до Окинавы... Я сказал, Сталин явно знает, что означают эти базы... Мы бросаем им вызов, и эта речь говорит о том, что они принимают этот вызов»[156].

Речь Сталина (строго говоря, заурядный советский документ эпохи) породила череду дискуссий в государственном департаменте. Директор Европейского отдела Фримэн Мэтьюз предсказал, что эта речь будет «Библией для коммунистов по всему миру». Лучше знавший Сталина Гарриман пытался объяснить, что речь предназначена для внутреннего потребления. «Русские устали. Они принесли невероятные жертвы во время войны. Сейчас их просят с энтузиазмом принять очередной пятилетний план, а он означает очень тяжелую работу. Он означает станкостроение и оборудование для страны, в которой минимум потребительских товаров. Этих людей просят с энтузиазмом принять огромные жертвы ради своей страны»[157]. Русские на протяжении многих столетий подозрительно относятся к иностранцам. И не без основания.

Вдохновители американской внешней политики, находясь на вершине западного могущества, искали необходимое идейное основание для пересмотра форм американо-советских отношений. И оно было найдено. Именно в эти дни в Вашингтон начинают поступать получившие широкую известность телеграммы от американского поверенного в Москве Дж. Кеннана.

Весь в зимних хворях, он засел за учебник «для тех, кто имеет дело с русскими»: «Не затевай высокопарный обмен взглядами с русскими, если инициатива хотя бы на 50 процентов не исходит от их стороны. Не колеблясь используй «орудие главного калибра» даже во второстепенных вопросах. Не бойся неприятностей и публичного выяснения противоречий». Получив запрос из госдепартамента, Кеннан в вышеприведенном духе написал то, что явилось самой длинной (и наиболее важной) телеграммой в истории госдепартамента.