Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 53

Мы выпили. Поселившись в аббатстве, я счел возможным пить этот напиток, в котором почти не содержалось алкоголя. В противном случае мне пришлось бы пить речную воду — ведь колодца на острове не было.

— Да, — согласился я. — Оно чем-то отличается. Ты был прав.

— Это пиво изготовлено из хмеля особого сорта. Наши братья гуситы[36] из Богемии прислали нам мешок своего хмеля. А теперь вернемся к Уильяму Оккаму и подведем итоги нашего рассуждения о словах. Названия отдельных вещей мы именуем понятиями первого уровня. В английском языке им предшествует определенный артикль: «Эта кошка сидит у той двери. Та кошка возле той двери» — и так далее. А есть понятия второго уровня, универсалии, обозначения родов и видов. «Кошки любят рыбу. Кошки моются перед дождем». Универсалии это обозначения многих признаков. В данном случае множество признаков составляет кошку, кошку вообще. Универсалии реально не существуют. Они могут лишь проявляться в виде качеств отдельных кошек.

— Хм! — буркнул я.

— Слова — всего лишь орудия, — повторил брат Питер. — Мы прибегаем к ним для удобства, их нельзя считать особой реальностью. Реальны лишь отдельные вещи. Об этом говорил Аристотель, надо лишь правильно его истолковать. Об этом говорил Оккам, призывая не умножать сущности сверх необходимости. Знаменитая фраза, отбросившая прочь многие заблуждения. Сущности, универсалии, не следует умножать сверх необходимости, а единственная Необходимая Универсалия — это Бог, Перводвигатель. А он, — тут мой собеседник понизил голос — слишком опасным было то, что он собирался сказать, — он или оно так далеко от нас. Быть может, это был не перводвигатель, а взрыв, раскаты которого мы будем слышать всегда: «Время есть, Время будет, Время длится вечно».

Я уже не мог угнаться за ним. Порой с братом Питером такое случалось божественное вдохновение, пророческий дар словно на крыльях уносили его прочь от собеседника. Я постарался вернуть его на землю:

— Но ведь ваш брат Бэкон просидел много лет в темнице францисканского ордена в Париже, Оккам был брошен в тюрьму по обвинению в ереси, и даже Джон Уиклиф с трудом избежал костра.

— Но, дорогой мой Али… минуточку, я только выпущу Винни. Вот видишь? Большинство кошек не возвращаются на место, если их потревожить, и в этом Винни похожа на них, однако далеко не все кошки принимаются теребить передними лапками задвижку, чтобы попроситься на улицу. Вот так. Эти люди, Али, они были… они были как порох. Они могли разнести в клочья наше общество, они подрывали основы, на которых покоится авторитет короля и церкви, — ведь естественным следствием их теории было преимущество индивидуального опыта, индивидуального суждения. Они открывали такие пути к истине, которые не подчиняются ни авторитету Матери-Церкви, ни божественному праву королей, но строятся из фактов, приобретаемых ежедневным опытом. В древности существовали ученые, называвшиеся эмпириками, они также полагались на опыт и наблюдение. По какому праву господствует над нами Папа или император? Если освободиться от иллюзий, привычки, мнения необразованной толпы, если не дать мнимой, внешней видимости мудрости и силы ввести себя в обман, если не пытаться утверждать, будто Папа или король воплощают (телесно, разумеется, и со свойственными материи недостатками) сущность или идею жречества и царской власти, содержащуюся в уме Бога, останется лишь две причины, позволяющие наделить некоторые лица или какие-то учреждения властью над остальными людьми.

— И какие же это причины?

— Во-первых, это возможность обрушить насилие, лишения, пытки и смерть на тех, кто посмеет противиться.

— Это мне знакомо. Но вряд ли грубую силу можно счесть правом на власть.

— Разумеется. Но и вторая причина ничуть не лучше.

— Что это за причина?

— Добровольное согласие подданных.

— Однако это как раз кажется мне достаточным оправданием власти, — заметил я. — Во всяком случае, согласие куда лучше насилия.

Брат Питер вновь впал в пророческий транс.

— Смотря как достигается это согласие, — заявил он, и слова посыпались из его уст, словно орехи из продранного мешка. — Если народу, поколение за поколением, скармливают ложь и никто никогда не ставит эту ложь под сомнение, она становится неосознаваемой частью духовной жизни людей. Никто не вспоминает о ней, никто не подвергает ее анализу, но въевшаяся, укоренившаяся ложь контролирует все сознательные душевные движения. Это столь же мощная и столь невидимая глазу сила, как и та, что заставляет падать любой находящийся в воздухе предмет. Это внушение позволяет манипулировать согласием подданных, и все, что грозит разрушить незримые стены веры, подобно тому, как порох может разрушить башни замка, — все это подлежит анафеме. — Брат Питер вздохнул, огляделся по сторонам, глянул в окно, на облака и туман. — Дождь прекратился. Уиклиф, последний из трех великих, говорил об этом. Однако на сегодня достаточно. Давай прогуляемся по саду, полюбуемся каплями дождя на лепестках вишни, а потом покормим рыбок в пруду.

Мы шли вдоль низкой, аккуратно подстриженной изгороди, вдыхая ароматы, пробужденные к жизни дождем, радуясь теплому солнышку. Я отважился подвести итоги нашего разговора.

— Но без этого… — я запнулся, подбирая слово, — без этого насильственного внедрения веры — останутся ли какие-нибудь причины, чтобы человек принял то или иное правление?

— Человек должен путем наблюдения и анализа с почти математической точностью вычислить, какой правитель и какая система могут в наибольшей степени соответствовать его интересам и интересам его собратьев я имею в виду тех мужчин и женщин, вместе с которыми он работает. Очевидно люди, на которых он работает, — это совершенно иной класс, и мыслить эти люди будут диалектически противоположным образом. Итак, этот человек и его товарищи должны вывести гедонистическое уравнение, отвергая все предвзятые аксиомы, будто человечество или государство основано на идеях, существующих в разуме Бога.

Я зажал между зубами веточку шиповника, наслаждаясь острым, живым прикосновением шипов к языку.

— Ты только что упоминал Уиклифа, последнего из трех великих английских францисканцев. Я бы хотел побольше узнать о нем.

Но брат Питер уже выдохся. Он насыпал в пруд хлебные крошки (рыбы безошибочно узнавали его тень на водной глади и собирались у берега еще прежде, чем хозяин принимался их угощать), а затем, обернувшись ко мне, сказал:

— Как ты знаешь, дорогой Али, пост близится к концу. Вчера был день казни Иисуса этот день у нас называется Страстной Пятницей, и три дня наиболее сурового воздержания продлятся до завтра, до первой трапезы после Святого причастия, когда мы отпразднуем Его воскресение. На празднике я собираюсь читать проповедь, основанную на учении отца Джона Уиклифа. А теперь, с твоего разрешения, я пойду готовить эту проповедь. Приходи к нам в церковь завтра, в одиннадцать утра.