Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 42

— Брат Али, бедный мой брат во свободе духа, как же ты измучен!

Ты знаешь, дорогой Ма-Ло, что и в лучшие свои дни я не слишком-то хорошо выгляжу, но в тот момент на моей внешности сказались и тяготы долгого путешествия. С тех пор как мы прибыли на этот благословенный остров, я болел поносом сперва из меня выходили жидкие экскременты, затем кровь и черная вода. Оттого что я постоянно терял жидкость, я испытывал страшную жажду и пытался утолить ее всякий раз, когда мне встречался колодец или чистый с виду ручеек. Какое-то время я сосал снег и лед, но оттепель лишила меня этого подспорья. Надо полагать, я еще больше походил на дохлятину, чем обычно.

В чем причина моего недуга? Полагаю, полное отсутствие санитарных условий в Лондоне приводит к тому, что воздух в городе постоянно пропитан заразой, не говоря уж о том, что хозяин гостиницы норовил подавать к столу мясо, хранившееся у него в погребе несколько дней, а то и недель.

Брат Питер задал несколько весьма личных вопросов о моем самочувствии и, позвонив в колокольчик, вызвал к себе одного из монахов. Он назвал монаху несколько трав — часть из них следовало собрать на огороде, другие хранились в засушенном виде в травнице монастыря, а две разновидности лекарственных растений имелись в монастырской аптеке в виде настойки или эссенции.

— К эссенциям мы прибегаем лишь в крайнем случае, — захихикал настоятель, — как предписал нам один из величайших членов нашего ордена.

Как я ни ослабел физически, я оценил эту шутку ведь по-латыни «эссенциями» именуются также универсалии, или сущности, Уильям же Оккам[26] предписывал не умножать их число сверх необходимости. Вспомнив, что правило это называется бритвой Оккама, я решил отплатить каламбуром за каламбур.

— Накрошите все ингредиенты острейшей из ваших бритв, — посоветовал я.

Так началась одна из самых длинных и плодотворных бесед в моей жизни. Мы вели ее с братом Питером несколько месяцев, прерываясь лишь для сна и тогда, когда монастырские обязанности требовали внимания моего нового друга. Ему приходилось в положенные часы исполнять церковные обряды. Шпионы епископа Винчестерского, в чьем округе расположен Оксфорд, то и дело под видом паломников проникают в монастыри и аббатства, проверяя, совершается ли ежедневная служба достойным и правильным образом и не приметна ли в речах, проповедях и учении монахов ересь.

Уме быстро прискучили и церковный ритуал, и наши беседы. Вскоре она рассталась с нами и продолжала осуществлять на практике то, о чем мы с аббатом лишь беседовали. Полагаю, она лучше распорядилась своей жизнью ведь, как говаривал, ссылаясь на Аристотеля, брат Питер: «Плоды приносит не гнозис, сиречь знание, а праксис». Иными словами, знание без дел мертво.

Правда, первая наша встреча ознаменовалась плодотворным союзом гнозиса и праксиса: наш новый друг собственными руками изготовил напиток, пахнущий мятой и анисовым семенем, вполне терпимый на вкус.

— Это снадобье окажет двойное действие, — посулил он. — Ты сразу же почувствуешь облегчение и погрузишься в спокойный, глубокий сон, поскольку я подмешал к микстуре настойку опия в алкоголе, как рекомендуют нам арабские медики, — мы называем эту смесь лауданум. Опий не только дарует тебе необходимый отдых, но и на время приостановит деятельность нижнего отдела кишечника. Масло мяты и масло анисового семени действуют не столь быстро, но они продолжат лечение, когда действие опия уже прекратится. Это лекарство составил здесь, в Оксфорде, доктор медицины Коллис Браун. Послушай, я не допущу, чтобы ты ночевал в холодном, неуютном дортуаре. Выпей отвар и ложись на мою кровать…

Тут я, конечно, запротестовал, но аббат и Ума, не слушая моих возражений, отвели меня в маленькую келью, примыкавшую с другой стороны к кабинету и имевшую с ним общую стену, возле которой в кабинете пылал камин. Меня уложили на кровать брата Питера — узкую, но зато матрас был набит, как похвастался настоятель, лебяжьим пухом. Постель благоухала лавандой.

Настал миг блаженства — с меня снимали одежду, тело мое словно растворилось в потоках горячего воздуха, а брат Питер и Ума протирали меня губками, смоченными теплой, приятно пахнущей водой. От губок тоже исходило тепло, проникавшее в усталые, ноющие кости. Лауданум уже начал оказывать свое действие на мой разум: сквозь сомкнутые веки я сперва различал колыхание розовых завес и блеск позолоченной мебели, а затем и эти иллюзорные предметы слились, исчезли, и я будто вновь вошел в утробу матери, сделался нерожденным ребенком, набирающимся сил, ждущим часа своего прихода в мир.

Голос Али постепенно угасал. Послышался глубокий вздох, потом старик задышал ровнее, в уголках его губ скопилась слюна. Он уснул, а я на цыпочках пошел прочь.

Глава двадцать четвертая

Различные дела задержали меня на три дня, а когда я вновь вернулся в дом Али, то застал здесь Уму: они сидели за столом и вдвоем наслаждались кофе. Я попробовал этот напиток, но, на мой взгляд, без сахара он чересчур горек, а с сахаром становится приторным. Я присел рядом, и Ума извлекла свой челнок и вновь принялась вплетать алую нить в ткань повести, созданной Али, — повести, перенесшей нас на другой край света.

Али и вправду выглядел довольно скверно — лицо серое, на шее проступили все жилы, ветвясь, точно побеги остролиста. Я проследила, чтобы он удобно устроился в постели аббата Питера. Тут ему будет уютно возле горячей стенки камина. А мне пришла пора отправляться в путь.

Миновала всего неделя с тех пор, как я в последний раз побывала в объятиях Эдди Марча, но я уже соскучилась по нему: мне недоставало прикосновения его ладоней к моим ягодицам, его пальцев, проникающих в межножье, горячего дыхания, овевающего мою шею, и победоносного вторжения его жезла. Я понятия не имела, где мог в тот момент обретаться Эдди. Покидая аббатство и остров Осни, заросший плакучими ивами, я не строила особых планов — шла себе и шла по тропинке через поля и леса, стараясь продвигаться в сторону юга. Наконец я присела на межевой камень, отмечавший поворот на Суиндон, и решила немного поразмыслить.

Эдди бежал от своих врагов, то есть от короля с королевой, которые пребывали в центре Ингерлонда, в городе Ковентри. Стало быть, где-где, а уж там Эдди нет и быть не может, если только его не схватили. С другой стороны, поскольку был приказ арестовать Марча и его повсюду разыскивали, то все новости о его местопребывании должны стягиваться к Ковентри, как железная стружка притягивается к магниту. Быть может, где-то его видели, кто-то опознал его, как тот безногий бродяга в Лондоне. Забавный парадокс — узнать, где сейчас Марч, проще всего будет в том самом месте, где он ни за что бы не хотел оказаться. Обдумав все это, я поднялась с камня, вернулась на остров Осни, переправилась вновь к Оксфорду и направилась на север. Ночь я провела в канаве.

Утром меня нагнал молодой человек, чрезвычайно важный и довольный собой. Он поднимался в гору и вел за собой мула. С этой вершины еще можно было рассмотреть башни и шпили Оксфорда в сонном утреннем свете. У юноши была при себе сумка, украшенная гербом — два золотых льва на красном фоне, а по углам серебристые цветы, вышитые на голубой ткани. Когда мы оба оказались на гребне холма, между нами завязалась краткая беседа. Я заговорила первой:

— Прошу вас, сэр, скажите мне, эта ли дорога ведет в Ковентри?

— О да, конечно, — откликнулся он. — Ковентри примерно в пятидесяти милях к северу по этой самой дороге. Я тоже туда направляюсь, — продолжал он, — я состою курьером на службе их величеств. Я только что доставил письма знатным горожанам Оксфорда, — он жестом указал себе за плечо.

Мы прошли еще несколько шагов.

— Достопочтенный брат, — обратился ко мне юноша, а затем, присмотревшись ко мне повнимательней, нахмурился и отвел взгляд. — Если пожелаешь, можешь сесть на круп моего мула, когда дорога пойдет вниз. Покуда мы идем вверх, я и сам не сажусь на него, ибо бедное животное устало — я так быстро мчался, чтобы доставить письма.